Трубка товарища Сталина (она же карандаш) скользит по карте. Сталинская разведка – лучшая разведка в мире. Товарищи сумели добыть два ранца, они испытаны, пилоты подготовлены. Ранец можно держать в воздухе сутками, выдержит. Не выдержат люди, опыт показывает, что после часа патрулирования внимание резко падает. Расстырылять? Нет, лучше держать наготове сменщиков. Два ранца позволят осуществить круглосуточное дежурство по схеме обычной караульной службы. «Марсиан» следует хорошо вооружить, кормить специальным рационом – и держать под постоянным контролем. Но они тоже люди, значит, среди них могут оказаться враги народа. Что делать? Запретить им снижаться, чтобы выстрел с небес по вождю не мог быть прицельным. Оптимальная высота – километр, подъем и спуск – только в пределах установленного коридора. Уклонятся – тут же сбивать.
Соловей вдруг замолчал, Розу тронул клювом легко: Не найдешь, что ищешь, он сказал, Спит в земле твоя Сулико.Товарищ Сталин настолько увлекся, что даже об акценте забыл. Итак, постоянная группа прикрытия. Мобильная – где вождь, там и она. Два ранца и, к примеру, шесть пилотов. Команд таких две, меняются каждые сутки. Что еще? А еще намертво закрыть с воздуха наиболее уязвимые точки: Кремль и, допустим, квартиру, место проживания…
Где он именно обитает, товарищ Сталин еще не знал. Ничего, шпионы постараются. А мы их всех за это расстырыляем!
…Аэростаты, наблюдатели, ночью – зенитные прожектора. Может быть, еще что-то товарищи подскажут. Все перемещения – только с группой прикрытия. Все? Нет, не все! Лучшая в мире советская разведка должна постоянно отслеживать все полеты в Европе. И обязательно следует выйти на агентов загадочной планеты Клеменция, но об этом он, великий вождь и учитель товарищ Сталин, подумает завтра.
А теперь можно кого-нибудь и расстрелять!
Долго я бродил между скал, Я могилку милой искал, Но найти ее нелегко. Где же ты, моя Сулико? * * *– Таубе?
– Горный стрелок Таубе, господин унтер-офицер!..
Отмахнул честь, не думая. Он все еще был там, у огромной карты. Улицы, кварталы, площади, изгиб Москвы-реки. На этот раз «марсианина» будут ждать…
Взводный встретил его у входа в казарму. Взглянул кисло, словно перед ним не горный стрелок, а лимон без кожуры.
– Бумажки все перебрали?
– Так точно! Занятия в секретной части закончил.
Начальство шевельнуло губами, но от комментариев воздержалось. Лейхтвейс без перевода понял: не одобряет. Разве это дело для горного стрелка? Сослуживцы тоже косились и тоже помалкивали, стараясь лишний раз при нем не заговаривать. Хороший человек не станет скучать в секретной части.
– Почему письма не получаете?
– Потому что не пишут, господин унтер-офицер!
Взводный укоризненно покачал головой:
– Я вам что, Таубе, почтальон? Держите!
Белый конверт, самый обычный. Адрес части написан женской рукой, обратный тоже: «Берлин. Главпочтамт, до востребования».
Мелькнула и пропала мысль о впавшей в эпистолярный раж Цапле. Лейхтвейс взвесил конверт на ладони. Нет, не письмо, внутри что-то твердое.
* * * Трансвааль, Трансвааль, страна моя, Ты вся горишь в огне! Под деревом развесистым Задумчив бур сидел.Время до отбоя еще оставалось, и Лейхтвейс пристроился на маленькой скамеечке возле курилки. Никто рядом не сел, горные стрелки бодро дымили в сторонке, время от времени бросая взгляды на «секретчика». Говорили же вполголоса, явно не желая, чтобы горный стрелок Таубе услышал. Кажется, его уже произвели в стукачи. В иное время Лейхтвейс бы здорово обиделся, но теперь ему было все равно.
О чем тоскуешь, старина, Чего задумчив ты? Тоскую я по родине, И жаль родной земли.Сложенный пополам конверт – в кармане. То, что было внутри, прямо здесь, рядом, на деревянной скамье. Увидят, не беда. Самая обычная фотография без подписи и даты. На снимке – дом в два этажа, крыльцо о трех ступенях и приоткрытая дверь. Никто не сообразит, он и сам понял не сразу. Вероятно, потому, что снимали не с крыши, со двора. Слева – гараж, справа – будка охранника…
Сынов всех девять у меня, Троих уж нет в живых. И за свободу борются Шесть юных остальных.– Они тебя найдут!
Девочка в сером платье со смешной сумочкой через плечо незаметно присела рядом. На него не взглянула и не разжала губ. Слова сами всплыли в сознании, словно пузырьки из бездонного омута.
– Уже нашли, – так же неслышно ответил Лейхтвейс. – Можешь радоваться, за твоих близких отомстят.
Ответа не было, как и самой девочки. Пустая скамейка, фотография дома в предместье Пасси, поздний летний закат – и он сам, приговоривший и приговоренный. Уже не Лейхтвейс – Никодим. Но вот дальним легким ветерком донеслось еле слышное, почти неразличимое:
– Не хочу… Не хочу, чтобы снова умирали…
Встает кровавая заря С дымами в вышине. Трансвааль, Трансвааль, страна моя, Ты вся горишь в огне! 5Все похоронные оркестры играют одинаково. И сами похороны похожи, побывал на одних, и больше не захочешь. Только кто спрашивать станет?
Завывания труб, тоскливый голос скрипки, мерный бой барабана.
– Бум! Бум! Бум!..
Шествие растянулось по всей улице, катафалки уже подбирались к каменным кладбищенским стенам, хвост же только спускался с вершины Кавеозо. Князь и не думал, что в Матере так много жителей. Пришел стар и млад, выбрались даже мрачные пещерные насельники. Процессия словно собрала и живых, и мертвых.
Дикобраз наблюдал за действом со стороны. Не от входа в гостиницу, где столпились местные, из соседних домов, а с противоположной стороны, спиной к зеленой террасе. Ни его, ни прочих интерно не позвали. Чужаки!.. Не было в процессии и крестьян, приехавших в город. Они тоже смотрели с обочин, оттеснив подальше терпеливых осликов. Свои провожали своих…
Вслед за первым катафалком несли знамя, не черное, а многоцветное, городское. В центре герб – телец под золотой буквой «М» и тяжелой княжьей
