Август Виттельсбах вновь вспомнил давний разговор с другом-дурачиной. «Вся наша армия – ты да я, да мы с тобой». Теперь армия уменьшилась ровно на половину. Растопчут – и не заметят.
Мысли-птицы улетели.
* * *Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!
Теперь в аду стало светлее, чем днем. Белым огнем горели лампы, тени исчезли, забившись в углы, ржавчина на снарядах стала особенно заметна. На полу, наскоро протертом от пыли, большие цифры мелом – порядок эвакуации. Ящики – первыми, с ними проще всего. Куда будут увозить, точно не знал даже Скальпель. Поговаривали, что до Эльбы, ближайшей большой реки, где стоят баржи. Там тоже заключенные, но уже не из Нового форта, а из ближайшего «кацета». Погрузка – и прямиком в Северное море. Истинно немецкий порядок…
Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!..
Добровольцев обер-лейтенант Кайпель нашел не так и мало, почти два десятка. Многие вызвались, чтобы помочь попавшим в беду камрадам. Всех поделили на две смены по шесть часов, грузить предстояло весь световой день. Хотели круглосуточно, но воспротивились шоферы, не желая делать ночные рейсы с опасным грузом.
Рядом с цифрами на полу – квадраты, места для дежурных. Самый трудный пост непосредственно у стеллажей. Заключенных никто не учил обращаться с боеприпасами. Если снаряд уронить, он не взорвется, но треснет корпус, и фосген быстро заполнит не только склад, но тоннель. Запах прелого сена…
«Компаус», снаряженная смерть – за наскоро устроенной деревянной перегородкой. О нем не хотелось даже думать.
Ш-ш-шух!..
Лонжа махнул остальным рукой и поспешил покинуть склад. Все готово, распланировано и продумано. На Голгофе – полный порядок.
Возле входа не задержались, концентрация газа в тоннеле оставалась слишком высокой. Только через сто пятьдесят метров противогазы можно будет снять.
Ш-ш-шух! Ш-ш-шух! Ш-ш-шух!
Лонжа пересчитал людей. Все? Все!
Пошли!
* * *– Опаздывают, «полосатики»!
– Ты «кацет» вспомни, там всегда бестолковщина. На аппельплаце выстроили и орут, а может и хуже, «пластырями» угощают. У нас в Дахау такое любили.
Курить нельзя, разговаривать можно. Первая смена устроилась на ящиках, для того специально привезенных. Форму сняли, все в старых комбинезонах со склада. Выбросят – не жалко. Противогазы у пояса, аптечка с противохимическим пакетом на самом видном месте. Со стороны поглядеть – учения. Совсем не страшно.
Скальпель чуть в стороне, отвернулся. Тоже не бездельничал, все осмотрел, лично проверил противогазы, а потом заставил каждого расписаться в тяжелом гроссбухе. Добровольцы брали всю ответственность на себя.
– Идут!
Вначале Лонжа услыхал дальний еле заметный шорох. Потом звуки сгустились, окрепли, шорох стал топотом десятков ног, обутых в деревянные башмаки. Потом донеслись и крики, столь памятные еще по Губертсгофу.
– Быстрее, быстрее! Шевели ногами!..
А потом он увидел толпу в полосатых робах. Заключенные шли молча, подгоняемые «черными» конвоирами. Никто не смотрел вперед, только вниз, на истоптанный асфальт. Свой первый, наземный, круг они уже миновали, и теперь с каждым шагом приближались ко второму. Шедший впереди «мертвоголовый» остановился возле ограждения, взмахнул рукой.
– Сто-о-ой!
Пришли…
Лонжа встал. Вот и началось…
…Так я сошел, покинув круг начальный, вниз во второй; он менее, чем тот, но больших мук в нем слышен стон печальный. Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот; допрос и суд свершает у порога и взмахами хвоста на муку шлет…
5– Сто-о-ой!
Локи остановился вовремя, но тот, что шел сзади, сплоховал – сделал лишний шаг, едва не сбив с ног. Строй качнулся, над головой просвистела дубинка, однако повезло, досталось соседу. Локи выпрямился, поймав зрачками желтые электрические огоньки, и без всякой радости констатировал: началось!
Утешало то, что противогаза на поясе нет, значит, дальше заграждения не пошлют. Не его одного, чем армия больше, тем гуще обоз. На это и весь расчет. Оставаться в форте боязно, слишком многих погнали в крепость, значит, будешь на виду. Наверняка пошлют в наряд, нагрузят по самые уши. А если «мертвоголовый» прицепится, просто так, скуки ради? Пистолет у пояса под робой незаметен, но мало ли что охраннику в голову взбредет? В крепости же, среди толпы, и обойтись может.
– Биография ему нужна, королю, – заявил он «господину комиссару». – Он не просто, значит, король, а еще и герой, народ не бросил, вместе со всеми пострадал.
Бронзарт фон Шеллендорф взглянул кисло.
– Вошли в образ, Локенштейн? Мечтаете о престоле? Хотя в чем-то вы правы, надо утереть нос Пейперу. Хорошо, я распоряжусь, чтобы на склад вас не посылали. Побудете в тылу, заодно послушаете, о чем народ говорит. Признаться, мне эта затея не слишком нравится.
Вторая встреча состоялась уже в кабинете, старым порядком, с консервами и книжкой про планету Аргентина. «Господин комиссар» сменил полосатую робу на приличный штатский костюм, а заодно вновь обзавелся моноклем. Посмотрит – ну, чистая кобра, только не шипит.
– С концлагерем мы ошиблись, – продолжал Бронзарт фон Шеллендорф. – Слишком вы, Локенштейн, на виду. И порядка тут мало, особенно сейчас, когда крепость обустраивают. Придется организовать побег.
Локи радостно встрепенулся, но поймал иронический отблеск монокля.
– В «Колумбии» камер хватает. Тюрьма под контролем СС, чужой туда не проберется. И вам, и мне там спокойнее.
Игла вонзилась в печень. Локи вспомнил подвал и пистолет у затылка. Будет ему покой! Вечный…
– А теперь расскажите-ка мне о господине Зеппеле. Очень подробно, с самого первого дня. Еще одна наша ошибка, таких следует держать только в одиночке.
Плохи дела, совсем плохи! Локи, такой оборот предвидя, заранее отсеял все лишнее. Про Нобелевскую премию можно, про то, что свободы слова нет, тоже. А вот про статьи в заграничных газетах уже нельзя. Но лучше с другого начать.
– Удивили вы, меня господин комиссар. Так он же, Зеппеле – «наседка», это все у нас в блоке знают! Потому и с разговорами пристает, только нам
