– Что ж, Мим, пожалуй, правду говорят, будто медведи…
Тут Кенни склонился к маленькому розовому ушку жены, его звучный, уверенный голос перешел в шепот и зазвучал громче только к концу шутки:
– …но кто, кроме них, мог так загадить весь лес?!
Звонкий смех Мими ранил, будто осколки треснувшего в лапе бокала. В ту первую ночь, наверху, в спальне, мама-медведица долго плакала в подушку, а этот смех снова и снова звучал в ее ушах.
Поутру газон вокруг их нового дома оказался сплошь завален мусором, а чья-то рука коряво вывела на траве струей гербицида: «КОСОЛАПЫЕ, ВОН!».
Можно ли после этого было чувствовать себя здесь, как дома? И каждый новый день неизменно приносил новые унижения, новые шансы взглянуть вниз с каната и увидеть там, под ногами, бездну. Возможно, последней соломинкой для мамы-медведицы оказался тот катастрофический пятичасовой чай у Минейферов. Пока скотсфордские дамы оживленно болтали и улыбались, мама-медведица, сдавленно, односложно отвечая на вопросы и ерзая на софе, будто на раскаленной сковороде, ухитрилась нанести не слишком значительный, однако заметный урон лучшему чайному сервизу хозяйки.
– Если не ошибаюсь, ваш муж работает в шоу-бизнесе, миссис… э-э… – сказала Мисси Скривенер, дама добросердечная, но невообразимо глупая, когда мама-медведица, сгорая от стыда, наклонилась подобрать осколки.
– Э-э, да, он выступает в цирке, – ответила она, неуклюже поднявшись на ноги.
Стесняться тут было нечего: папа-медведь был одним из самых высокооплачиваемых артистов в своем жанре. У Краффта он заколачивал целых тридцать тысяч в год, и с 1953-го они ежегодно проводили время зимней спячки во Флориде. Многие ли из этих манерных дамочек могли позволить себе содержать собственный пляжный домик на Кис? Однако за спиной кто-то захихикал – правда, попытавшись сдержаться, но безуспешно.
Мама-медведица обернулась и с подозрением оглядела собравшихся, но не смогла разглядеть во всех этих напудренных, бледных, точно сыворотка, лицах ничего знакомого – ни намека на дружеские чувства, ни проблеска сопереживания. Ведь должны же все они понимать, что такое деньги? А если так, то почему не могут понять, что все деньги, в конце концов, одинаковы? Вот Боб Минчин продает людям лимузины в салоне «Линкольна» в центре города. А папа-медведь катается для них на бревне в огромном шапито. И как знать, кто из них вправе выхваляться перед другим?
– Ничего-ничего, позвольте, я уберу, – сказала Минди Минейфер, потянувшись к осколкам чашек и блюдец в лапах неуклюжей гостьи.
От резкого движения, да еще так близко, мама-медведица невольно рыкнула – совсем тихонько, на самом-то деле этого и рыком не назвать. А что зацепила Минди когтями – это уж была чистая случайность. Стоило бы Минди поостеречься: кто же так тянет руки к медведям!
Вот тут в просторной, залитой солнцем гостиной воцарилась просто-таки гробовая тишина. Гостьи окаменели.
Не прошло и пяти минут, как все начали прощаться и расходиться – кто поодиночке, кто парами. Последней ушла мама-медведица. Прощаясь с забинтованной, поджимающей губы Минди, она прониклась горькими подозрениями, что это приглашение на скотсфордские суарэ было первым, последним и единственным в ее жизни. И эти подозрения целиком и полностью оправдались.
После этого мама-медведица большую часть времени сидела дома. Ей очень хотелось быть такой же женой, как и все остальные, очень хотелось наконец-то играть эту роль, как полагается. Она часто пыталась представить, каково это – быть одной из тех клевых, стильных белых англо-саксонских протестанток, которых показывали по телевизору, каждый вечер ожидающих высокопоставленных муженьков со смешанным «мартини» наготове. Но папа-медведь, конечно же, работал не с девяти до пяти. Его работа – круговорот гастролей, жизнь на колесах – начиналась на Пасху и заканчивалась в Хэллоуин. Что ж, маме-медведице оставалось одно: не вешать носа да вести хозяйство как можно лучше.
Ездить по магазинам – хотя в самом скором времени ей страх как надоело одолевать узкие проходы меж полок супермаркетов, опрокидывая пирамиды консервных банок и рулонов туалетной бумаги при любом неосторожном движении. Гулять с сыном в парке, наблюдая из тени платанов, как прочие дети играют в бейсбол (одна команда в футболках, другая – без). Объяснять хнычущему малышу-медвежонку, отчего ему нельзя тоже помахать битой вместе со всеми. А в завершение очередного дня – задернуть шторы и просто смотреть телевизор: вестерны, мыльные оперы, старые мелодрамы, сенатские слушания по поводу Интеграции Медведей (полдюжины белых стариков с морщинистыми лицами изо всех сил стараются не уснуть, а так называемые «эксперты» с важным видом разглагольствуют о проблемах, с которыми она сталкивается каждый день, но они-то не сталкивались и не столкнутся никогда).
И вот в один прекрасный, солнечный июньский день папа-медведь нежданно-негаданно явился домой. Увидев подъезжающее такси, мама-медведица – еще в домашнем халате, хотя шел четвертый час пополудни – поспешила навстречу, но его первые слова были адресованы не ей.
– Проклятье, вроде я выложил неплохие деньги на садовника, – пророкотал он, хмуро глядя на неполитую лужайку, заросшую пыреем и диким луком, и на торфяные заплаты, до сих пор зиявшие на месте выжженной гербицидом надписи.
Мама-медведица попыталась объяснить, что соседи выпускают собак гадить на их газон, пока она не видит, а нанятый ими садовник в последнее время и носа не кажет, но папа-медведь лишь раздраженно отмахнулся.
– Пашешь, пашешь, надрываешься, а толку? Возвращаешься домой и видишь тут какую-то треклятую босяцкую трущобу…
С этими словами он заковылял в дом. Мама-медведица поспешила следом. За окном через улицу дрогнули шторы.
Весь вечер папа-медведь был молчалив и угрюм. Наконец мама-медведица не выдержала и прямо спросила, все ли в порядке.
– Нет… нет, мама, все плохо, – мрачно ответил он, щурясь сквозь бокал с бурбоном. Глаза его в отсветах ламп вспыхнули недобрым желтым огоньком. – Все в полном говне, если тебе вправду интересно знать.
Услышав грубое слово, мама-медведица, как всегда, вскинулась:
– Дорогой!..
– Ничего больше не стоит твой «дорогой», – сказал он, запрокинув голову и одним глотком осушив полный бокал бурбона. – Какашки засохшей не стоит. Старой засохшей какашки, если тебе так больше нравится!
– Не говори так, папа, – с легким испугом ответила мама-медведица, не желая слышать, что еще он может сказать. – Ты и не знаешь, как я ждала, чтоб ты приехал домой – пусть хоть на недельку…
Папа-медведь поднялся на ноги, пошатываясь, подошел к устроенному в углу бару и снова наполнил бокал.
– Это не недельный отпуск, – с усилием выговорил он, не оборачиваясь к ней. – Это принудительный отпуск. Бессрочный принудительный отпуск.
– Как это понять?
Мама-медведица подошла к нему, заглянула в лицо, пытаясь
