В его холодных, стальных серых глазах она читала то, что было незримо для многих, почти для всех…
Тихо в большой, просторной, роскошно убранной спальне старика-миллионера, примыкающей к его рабочему кабинету. Свет лампад перед многочисленными старинными образами в киоте кротко, мирно заливает комнату.
Обложенный подушками, полусидит-полулежит Иван Федотович на широкой, старинной кровати.
Около него в кресле сидит Антонина Александровна. Сколько уже ночей проводит она без сна, не отходя ни на шаг от больного мужа-старика!
Глаза слипаются, тянет неудержимо ко сну, но она героически борется с этим.
— Тонечка! — раздается в ночной тишине слабый голос Кромова.
— Что, милый? — склоняется она над мужем.
— Устала ты, голубушка… Совсем измучил я тебя… Поди, ляг, отдохни…
С огромной любовью и тихой печалью глядит Иван Федотович на молодую жену.
— Бог с тобой, не волнуйся. Я не устала нисколько. Я днем сплю.
— Плох я, Тонечка… умирать собираюсь. Что же, пора… Довольно пожил и счастья повидал немало. Одна ты сколько мне дала его!.. Из-за тебя только одной и жаль с жизнью расставаться.
— Полно, милый, поживешь еще.
— Нет, чую смерть, Тонечка, чую ее. А ты не кручинься: останешься молодой, богатой вдовой… Ведь я все, все тебе завещал. Пойди-ка, Тонечка, в конторку мою. Знаешь, в кабинете, у стола письменного. Вот ключ… в ней сафьяновый красный портфель лежит… Принеси его.
— Да к чему, милый?..
— Принеси, принеси!
Через несколько минут Антонина Александровна принесла портфель.
— Открой его… бумага там есть.
Она отдала мужу вчетверо сложенную бумагу.
— Вот оно, Тонечка, духовное завещание… Последнее оно, слышь, последнее… Недавно составил я его… Оно хоть и домашнее, а силу такую же имеет… Завтра или послезавтра я велел Васе пригласить кого надо для нового завещания. Упустил я в этом завещании на одно общество сто тысяч отказать, так поправить надо… Читай его!
— К чему, милый, волноваться тебе?
— Читай, читай!
И Антонина Александровна начала читать:
— «Во имя Отца, Сына и Святого Духа… Находясь в здравом уме и твердой памяти… и оставляю я все мое движимое и недвижимое имущество…
Тут следовал подробнейший список богатств, от которых могла голова закружиться!
— …законной, любезной жене моей, Антонине Александровне Кромовой».
Далее перечисление отдельных «отказов»: «Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, крестнику моему, за его верную, полезную службу двести тысяч рублей; тому-то столько, тому-то столько».
Крупные слезы катились из глаз Кромовой.
«Добрый, добрый! Обо всех позаботился, никого не забыл», — думала она.
— Ну вот, Тонечка, видишь, главная и единственная ты у меня наследница.
Два сообщника. Подмена завещанияТемнее тучи ходил по своей рабочей комнате всесильный диктатор кромовского лесного царства — Василий Алексеевич Ловков-Рогатин.
— Вот оно, надвигается, — шептал он. — Еще день, два — и я из могущественного главного управляющего сделаюсь только Ловковым. «Она» может вышвырнуть меня как последнего из приказчиков. Правда, в этом проклятом последнем завещании мне отказано двести тысяч. Но, боже мой, что такое эти несчастные двести тысяч! После того, что было… После тех надежд, которые я питал.
Он хрустел пальцами и продолжал ходить.
— Проклятая баба, проклятая баба! Перебила мне дорогу, съела то, первое, завещание.
А в этом первом завещании, нотариальном, почти главным наследником являлся он.
Волшебные кромовские миллионы, во всем их упоительном блеске, уже вырисовывались перед ним, он их уже осязал в своих руках.
— Я ведь вместе со стариком старался. Сколько тут вложено моего ума, моей находчивости, моего труда! И вдруг все рушится… Волшебное царство разлетается, как карточный домик. В это царство входит новая повелительница, а я за бортом! Двести тысяч! Что такое двести тысяч!
Хрип бешенства вырвался из его груди.
— Отдать все, все этой женщине? Она возьмет… Конечно, выйдет замуж, и чужие люди будут владеть тем, что я уже считал моей собственностью… Ни за что! Ни за что!
Ловков-Рогатин знал, что первое завещание не уничтожено стариком… Он даже знал, где оно хранится.
— Как быть? Как поступить?
И вдруг его лицо озарилось радостной улыбкой.
— Вот выход! — громко воскликнул он. — Выкрасть последнее завещание, подменив его тем, прежним.
— Да, да… так, так, — шептал Ловков-Рогатин. Но сейчас же его ожгла мысль: «А старый камердинер Кромова, этот Прокл Онуфриевич? Ведь он присутствовал при составлении последнего духовного завещания… В случае чего он первый покажет под присягой, что существовало, действительно, второе, последнее духовное завещание, коим Кромова делалась главной наследницей».
Ловков задумался: «Подкупить его? Дать ему такую сумму, чтобы у старика дыхание от радости сперло… А ну как не согласится? Как выдаст его подговор? А где же тому свидетели? Разговор будет происходить только между нами, двумя. Доказательств нет… Да, да, все равно — другого выхода нет. Каждую минуту может умереть. Нагрянут власти, все опечатают, а тогда прости-прощай, мои миллионы. Игра так игра, ва-банк так ва-банк!»
И он через несколько минут призвал старого слугу.
— Садись, Прокл Онуфриевич… Кое о чем побеседовать с тобой хотел.
Старик весьма благоволил к всесильному крестнику Ивана Федотовича Кромова, во-первых, потому, что знал любовь хозяина к нему, а во-вторых, Василий Алексеевич всегда почитал его, старого слугу, щедро порой одаряя.
— Что прикажете, Василий Алексевич?
— Скажи, Прокл Онуфриевич, знаешь ли ты, сколько завещал тебе мой крестный?
— Знаю-с… При мне завещание делали. Пять тысяч!
— А… а хотел бы ты получить не пять, а пятьдесят? — в упор глядя на старика, спросил Ловков-Рогатин.
Старик сомлел.
— Это… это каким же таким манером, батюшка Василий Алексеевич?
В голосе старика звучала затаенная алчность старости.
— А очень простым. Ты, старина, должен только показать, если тебя
