— Тогда другое дело! — воскликнул герцог. — Что же вы сразу не сказали? А что стряслось?
— Перси меня измучил. Нам придется разъехаться.
— Как, неужто он все еще чудит?
— Хуже прежнего. Чувствую, он не успокоится, пока не выкинет чего-нибудь в высшей степени outré.[117]
— Полно вам, Зенобия, вы все видите в черном свете. Приободритесь. Что такого он отмочил?
— Александр будто сам не свой, — ответила графиня. — Каждый вечер приходит в красный салон и, не говоря мне ни слова, садится за орган. Он часами играет самозабвенно, ничего не видя и не слыша, затем снимает руки с клавиатуры, закрывает ими лицо и сидит молча. Если я задаю вопрос, говорит «не знаю» или «понятия не имею». Никакими силами его нельзя втянуть в разговор. Наконец он встает, звонит в колокольчик, требует шляпу и уезжает бог весть куда. Насколько я понимаю, он часто бывает у леди Джорджианы Гревиль, леди Сент-Джеймс и даже у этой ничтожной пигалицы, мисс Делф. Мне надоело терпеть. Даю вам слово, Заморна, если он в ближайшее время не исправится, я уеду на Запад.
— Нет, Зенобия, — ответил его светлость. — Послушайте моего совета: не предпринимайте никаких заметных действий, ничего, что вызовет шумиху, — вы только подтолкнете его на какую-нибудь катастрофическую выходку. К тому же вы прекрасно знаете, что вернетесь по первому его зову. Откажитесь с ним видеться, замкнитесь в своих покоях и дайте понять, что туда ему вход заказан, закройте глаза, и пусть вытворяет, что вздумается. Очень скоро его запал иссякнет.
— Что?! — воскликнула графиня. — Позволить ему ездить по женщинам, тратить всю свою любовь на Гревиль и Лаланд — к слову, эта грязная французская кокотка примчалась из Парижа, поселилась в отеле «Демар» и не упускает своего, пока есть такая возможность, — а я должна кротко молчать? Нет, Август, вы слишком многого от меня хотите; вы знаете, что мое терпение не беспредельно.
— Тогда надавайте ему пощечин, Зенобия, он их заслужил. Пригласите всех его дам на обед, угостите на славу, не пожалейте вина, а потом всыпьте им всем по дюжине горячих. Я охотно составлю вам компанию. Думаю, вдвоем мы легко справимся с десятком. Раз-два…
— Было бы славно, — отвечала графиня, разом смеясь и плача. — Некоторым из них я бы с удовольствием всыпала плетей, особенно Лаланд и Делф. Поймите, Август, мне очень больно, что я так его люблю, а он на меня даже не смотрит и расточает всю страсть на этих продажных тварей.
— Да, мужчины — мерзкие животные, — согласился Заморна. — Это факт, который я не стану отрицать. И ваш Александр — очаровательный образчик худшей разновидности мужского племени. И все же, Зенобия, вы наверняка делаете из мухи слона. Возможно, его перед вами оклеветали. Знаете, не такая уж редкость, что дамы ревнуют без всяких оснований. Я говорю с полным знанием дела, и, поскольку мы с вами оба жертвы супружеского разлада, выслушайте и вы меня — быть может, мы взаимно друг друга утешим.
— Ой, Заморна, — перебила герцогиня, — сейчас вы по обыкновению обратите все в шутку.
— О нет, я всего лишь хотел рассказать, как глубоко опечален той ледяной дистанцией, на которой держит меня ее светлость герцогиня, и той непонятной холодностью, каковой в последние две недели отмечено ее со мною обхождение. Каждый день я думаю, что попрошу разъяснений, но что-то заставляет меня положиться на естественный ход событий и сделать вид, будто я ничуть не обеспокоен. В итоге она плачет — да, буквально проливает слезы — и смотрит так, словно сердце у нее разрывается, а я, пред небом клянусь, решительно не понимаю, в чем дело.
Графиня покачала головой.
— Вы Нафанаил, в котором нет лукавства, это всем известно, — сказала она. — Впрочем, вижу, мои огорчения представляются вам пустяковыми, а я как дурочка ничего не могу с собой поделать и продолжаю вам жаловаться.
— Что ж, — заметил его светлость. — Я плачусь вам, и вы меня не жалеете, так что мы квиты. Вот что, Зенобия, выбросьте печальные мысли из головы. Сейчас по моим часам ровно три. Я без устали трудился все утро, и мне пора отдохнуть час-другой. Наденьте амазонку и шляпу, а я пока велю оседлать пару охотничьих лошадок. Поскачем галопом по Олнвикской дороге, как в старые времена, голова к голове.
Графиня встала, вытерла слезы и невольно улыбнулась.
— Вечное мальчишество! — сказала ома. — Вы не умеете долго унывать, Август.
— Вы тоже. Через полчаса, глотнув сельского воздуха, вы отбросите все свои печали и будете думать лишь о том, как обогнать меня на рыси или на кентере. Однако теперь наши шансы не равны, Зенобия, не то что прежде. При всей своей великолепной пышности вы куда легче меня.
— Ладно, — проговорила Зенобия, — так и быть. Мои сборы много времени не займут. Вы намерены кататься до обеда?
— Именно так. У нас всего два с половиной часа, так что поспешите. Погода отличная, яркое солнце и свежий ветерок. О, а это кто там за окном? Зенобия, идите сюда. Гляньте.
Зенобия подошла к окну, перед которым стоял его светлость. По дороге внизу ехали две миниатюрные фигурки на крошечных косматых пони. За ними следовал рослый лакей в великолепной алой ливрее, на лоснящемся вороном жеребце. На юных наездниках были синие платьица[118] и колпачки с кисточками. Оба сидели прямо, как стрела, и взирали по сторонам с поистине аристократической важностью.
— Неплохо держатся в седле, а? — И герцог широко улыбнулся, показывая белые зубы.
— Да, замечательно, — ответила графиня. — А пони с виду норовистые. Вы вовремя начали обучать их верховой езде.
— Всего полгода назад. У них неплохо получается. Только гляньте на Фредерика. Дьявол! Ах ты негодник! Взял и хлестнул пони со всей силы.
Один из шетлендских пони заартачился, и всадник — тоненький белокурый мальчик лет четырех или пяти, — стиснув зубы, с размаху вытянул того хлыстом по голове. Пони вскинулся, и, не вмешайся грум, мальчику пришлось бы крепко с ним повоевать. Как только слуга успокоил ретивого скакуна, оба наездника перешли в легкий галоп и, промчавшись через Виктория-сквер, въехали в Фиденский парк.
— Вот едет надежда Ангрии, — со смехом сказал Заморна. — Сейчас он был в точности свой дед. Розга по нему плачет.
Глава 6
Теперь, когда наступил вечер, когда слуги задергивают занавески и подбрасывают уголь в камины, я представлю читателю домашнюю сцену в Уэллсли-Хаусе, очень невинную и трогательную. День еще не совсем угас, поскольку зима, как вы помните, прошла, а в погожие дни после заката небо долго остается светлым. Впрочем, сумерки сгустились настолько, что огонь в камине уже не кажется прозрачным и в комнате,
