Кончив прибирать комнату и вытирать пыль, Бесси вымыла руки, открыла некий ящичек, полный чудесных шелковых и атласных лоскутков, и занялась изготовлением новой шляпки для куклы Джорджианы, напевая вполголоса. А пела она вот что:
В дни, когда мы кочевали,Так давно-давно…Я часто слышала эту песню раньше — и всегда с живейшей радостью, так как голос Бесси был очень мелодичным… по крайней мере таким он казался мне. Но теперь, хотя ее голос ничуть не утратил мелодичности, в звуках песни мне почудилась невыразимая печаль. Иногда, поглощенная своей работой, она на припеве понижала голос почти до шепота, растягивая слова, и «Так давно-давно» обретало скорбную каденцию погребального гимна. Затем она завела вторую балладу, на этот раз по-настоящему грустную:
Устала идти я, и ноженьки ноют.Как дики здесь горы, как тропы круты,И сумерки скоро дорогу закроютОт взоров лишенной всего сироты. Почто же послали меня так далеко,Туда, где лишь скалы да дрока кусты?Люди со мной поступают жестоко,Но ангелы бдят над судьбой сироты. И ветер мне теплый лицо овевает,И светят мне звезды с небес высоты,Господь в милосердье своем утоляетПечали бредущей во тьме сироты. Коль в пропасть иль в топь завлекут меня злыеОгни, что блуждают среди темноты,Отец мой небесный за муки былыеДушу к себе призовет сироты. Без близких и крова живу я, тоскуя,Но в сердце не вянут надежды цветы:На небе мой дом, там его обрету я.Бог — любящий друг и оплот сироты.— Да ну же, мисс Джейн, не плачьте, — сказала Бесси, кончив петь. С тем же успехом она могла сказать огню: «Не обжигай!» Но как она могла знать, какие тяжкие муки меня терзали?
Вскоре в детскую вошел мистер Ллойд.
— Как! Уже на ногах! — сказал он, притворяя за собой дверь. — Ну-с, нянюшка, как она?
Бесси ответила, что мне много лучше.
— Тогда ей следует выглядеть повеселее. Подойдите-ка сюда, мисс Джейн. Вас ведь зовут Джейн?
— Да, сэр, Джейн Эйр.
— Ну-с, вы плакали, мисс Джейн Эйр, так не скажете ли мне, из-за чего? У вас что-нибудь болит?
— Нет, сэр.
— А! Плачет небось, что не смогла поехать покататься в карете с хозяйкой, — вмешалась Бесси.
— Да не может быть! Она ведь уже большая и не станет дуться из-за таких пустяков.
Я придерживалась такого же мнения, и столь несправедливое обвинение больно уязвило мое самолюбие. Я поспешила ответить:
— Уж из-за этого я плакать не стала бы, ни за что! Ненавижу кататься в карете! А плакала я, потому что очень несчастна!
— Как не стыдно, мисс!
Добрый аптекарь, казалось, был озадачен. Я стояла перед ним, и он не сводил с меня внимательного взгляда. Глаза у него были небольшие, серые и не светились особым умом, однако, полагаю, теперь я сочла бы их проницательными. Лицо у него было суровое, но прятало доброту. Хорошенько меня разглядев, он наконец спросил:
— Отчего вы вчера заболели?
— Да упала она, — вновь вставила словечко Бесси.
— Упала! Как совсем маленькая? Что же, она ходить не научилась в ее-то возрасте? Ведь ей не меньше восьми, а то и девяти лет.
— Меня сбили с ног! — Вновь уязвленная гордость вырвала у меня эту правду. — Только заболела я не потому, — добавила я.
Мистер Ллойд взял из табакерки понюшку табака, потом он убрал табакерку в жилетный карман, и тут громкий звон колокольчика позвал прислугу обедать. Этот сигнал ему был известен.
— Идите-ка обедать, нянюшка, — сказал он, — а я до вашего возвращения поучу мисс Джейн уму-разуму.
Бесси предпочла бы остаться, но выбора у нее не было: в Гейтсхед-Холле к столу полагалось являться минута в минуту.
— Но если вы заболели не от ушиба, так от чего же? — продолжал мистер Ллойд.
— Меня заперли в комнате с привидением, а уже совсем стемнело.
Мистер Ллойд улыбнулся и тотчас нахмурился:
— Привидение! Значит, вы все-таки совсем маленькая. Вы боитесь привидений?
— Призрака мистера Рида я боюсь. Он умер в той комнате и лежал там в гробу. Вечером туда никто не заходит — ни Бесси, ни кто-нибудь еще, если их не заставят. И было очень жестоко запереть меня там одну и даже без свечки, так жестоко, что, по-моему, мне этого никогда не забыть.
— Вздор! И поэтому вы расстраиваетесь? Вы боитесь и теперь, при свете дня?
— Нет, но ведь ночь снова настанет. И скоро. А несчастна я, очень несчастна, много еще из-за чего.
— Так из-за чего же? Можете вы назвать мне другие причины?
Как мне хотелось ответить на этот вопрос со всей полнотой! И как трудно оказалось найти хоть какой-то ответ! Дети способны чувствовать, но они не умеют анализировать свои чувства; а если немного разберутся в них, так не умеют выразить это в словах. Однако в страхе лишиться этого первого и единственного случая облегчить свое горе, поделившись им, я после минуты растерянного молчания кое-как умудрилась ответить, хоть и не подробно, но вполне правдиво:
— Ну, у меня ведь нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер.
— Зато у вас есть добрая тетушка и ваши кузины и кузен.
Вновь я помолчала, а затем выпалила:
— Но Джон Рид сшиб меня с ног, а тетя заперла в Красной комнате.
Мистер Ллойд вторично достал табакерку.
— Неужели вы не думаете, что Гейтсхед-Холл очень красивый? — спросил он. — Неужели не благодарны за то, что живете в таком прекрасном доме?
— Это ведь не мой дом, сэр, а Эббот говорит, что у меня меньше права жить в нем, чем у судомойки.
— Пф! Вы ведь не глупенькая и не захотите расстаться с таким чудесным местом!
— Будь мне куда уехать, так я была бы рада расстаться с ним, но мне придется жить в Гейтсхед-Холле, пока я не вырасту.
— Может быть, и не придется, кто знает? Есть у вас родственники, кроме миссис Рид?
— Думаю,
