Да и мать царевича «царица» Мария Нагая ничем не угрожала ни царю Федору, ни его шурину Борису, поскольку не обижена была царем и регентским советом при Федоре Блаженном после смерти Ивана Грозного. Когда еще до венчания царя Федора регентский совет, с его молчаливого согласия, удалил «царицу» Марию с сыном и братьями Нагими, обстановка не накалилась. Причем «царицу» ничем не обидели, совсем не был похож «акт отдаления» на некрасивое изгнание, поскольку Марии дали большую свиту сопровождения, богатую поклажу обозов с многими лошадьми из драгоценностей, одежды, пропитания. Отъезд «царицы» с царевичем Дмитрием Углицким, получившим Углич в княжение, как и ранее младший брат Ивана Грозного глухонемой Юрий Васильевич, а еще раньше – младший брат Василия Третьего Дмитрий Иванович Жилка, был поставлен на широкую ногу, как подобает настоящим, а не бутафорским «царевне» и «царевичу». Просто в те опасные времена после смерти Ивана Грозного регенты боялись народных волнений, бунтов, а они ведь случились и были жестоко подавлены…
Почему же не могли случиться подобные бунты в середине мая 1591 года, поскольку всегда существовали внутренние и внешние силы, стремящиеся нанести ущерб Русскому государству, особенно находящемуся в состоянии войны с Швецией, да еще с подходом к Москве 100-тысячного войска крымских татар хана Кызы-Гирея? И все же 15 мая 1591 года погиб при таинственных обстоятельствах царевич Дмитрий Углицкий. Это было очень опасно для государства военного времени – снова ждать волнений, потрясений и бунтов?
Борис Годунов вызвал к себе князя Василия Ивановича Шуйского на предмет особого доверительного разговора, чтобы тот, возглавив царскую комиссию с чрезвычайными полномочиями, срочно выехал в Углич и разобрался на месте, не допустил жесткой рукой нежелательных эксцессов. Потом уже, задним числом, будут валить много зол и поклепов на будущего «боярского царя», мол, недаром его вызволил из ссылки в Галиче Годунов, как раз к событиям в Угличе, чтобы тот провел «нужную линию» Годунова, даже к бумагам сыска, составленным в Москве, нужные показания свидетелей приложил… К выгодной Годунову «версии несчастного случая»… Но насколько здесь правомочен «убийственный годуновский след»?…
А все, оказывается, гораздо любопытней и проще простого, исходя из крепости и теплоты семейных связей в любые времена. Ведь не одного Василия Шуйского, провинившегося «в деле о разводе царя Федора с царицей Ириной», вызволил в начале 1591 года Годунов, а всех Шуйских из самого знатного тогда на Руси рода суздальских Рюриковичей после московских Рюриковичей (Федора-царя и Дмитрия-царевича).
Не видя никакой опасности в братьях Шуйских, Годунов отозвал их из ссылки, потому что пошел на поводу своей столь же любимой, сколь и властной из-за своего «сволочного» характера супруги Марии Григорьевны, подарившей полтора года назад Борису Федоровичу обожаемого им сына Федора. Не мог отказать Годунов своей отличившейся с рождением здорового, красивого, умного сына супруге, имевшей такую же любимую и близкую по духу и характеру сестру Катерину Григорьевну, вышедшую замуж за князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Вот по требованию своей властной жены, характером пошедшей в отца, первого опричника государства Малюту Скуратова, и освободил Годунов из ссылки всех братьев Шуйских, своих родичей через боевую супружницу, вовремя подарившую ему сына-наследника.
Только не мог же он поручить «государево дело» тому же непутевому, недаровитому князю Дмитрию Ивановичу Шуйскому, которого Господь обделил способностями дипломата и воина, зато излишне горделивому, самонадеянному и завистливому. Вот и призвал к себе Годунов самого старшего из освобожденных братьев Шуйских, опытного, тертого жизнью и бытом, рано полысевшего и поседевшего князя Василия Ивановича. К моменту поручения тому щекотливого дела «углицкого сыска по гибели царевича» старший Василий Шуйский уже несколько месяцев заседал в боярской Думе. Он был вызван для неотложного дела, не терпящего отлагательств, специальным гонцом от конюшего.
– А ты скор на ногу, Василий Иванович, здравствуй на процветание нашего государства, – поприветствовал князя-боярина Годунов с особым значением и расположением. – Рад именно тебя видеть в столь поздний час. Дело не терпит промедления. Завтра ранним утром с поручением государя провести сыск выезжаешь в Углич. Действуй по обстоятельствам твердой рукой, надо бить и наказывать – бей и наказывай, только все по правде и справедливости. По закону… Сам знаешь, в непростые времена для государства сыск будешь проводить, в военные годы… От случайной искры волнения, мятежи большие могут пойти из Углича в другие земли… Все полномочия царя тебе даны, чтобы разобраться до корневой сути и зло, и худо волнений, бунтов на корню пресечь…
– Это все, Борис Федорович? – излишне хмуро, без должного пиетета и какой-либо доверительной теплоты, спросил Шуйский. – Может, есть какие особые обстоятельства и поручения по делу розыска?
– Не без этого, – в тон Шуйскому, мрачнея с каждым слетающим с его уст опасным словом, начал говорить с внутренним напряжением Годунов. – Ты догадываешься, наверное, почему именно тебе я поручил столь деликатное предприятие сыска?
Он внимательно посмотрел в лицо боярина, но на нем не дрогнул ни один мускул, лицо Шуйского было непроницаемо, он ничего не собирался объяснять и ответствовать, заданный вопрос повис в воздухе накаляемого с каждым новым мгновением разговора. Боярин не отвел глаз, только равнодушно, с небольшим внутренним раздражением выдохнул:
– Ну, и…
– Это даже хорошо, что князя-боярина Василия Ивановича Шуйского все считают моим главным врагом или недругом… Это очень хорошо, ибо ни у кого не возникнет сомнения в правде и надежности проведенного сыска и справедливости наказания виновных, коли такие будут выявлены…
– Виновных в убийстве?…
– Возможно… Только в этом надо разобраться до мельчайших подробностей, до самых пустяшных, чтобы до корневой сути докопаться… – Годунов возвысил голос: – Мне не нужны нераскрытые преступления! Не нужны преступники без четких доказательств их вины в злодействе… Ибо погибло дитя малое… Гибель восьмилетнего царевича – это одно дело… А вот убийство просто младенца в военное время – дело другое, но такое же преступное… Разве я не вижу, что кто-то хотел и хочет мое имя соединить с военными невзгодами государства и гибелью несчастного царевича-младенца…
– Поясни, Борис Федорович… Я же не все расклады знаю
