– Всю дорогу молчала Марфа, ни словечка не проронила. Может, умом тронулась от одичания?
– Ничего, у нас заговорит, – дернул щекой царь и спросил: – Сейчас допросим или дадим отдохнуть Марфе?
– Пусть отдохнет, всю дорогу глаз не смыкала. Молчала, только что-то губами шелестела, не поймешь ничего по шелесту.
Через сутки, вечером, ближе к ночи, в просторную «царицыну» келью Александры к Марфе пришли царь, царица Марья и боярин Семен Годунов. Боярин распорядился задолго до допроса зажечь побольше свечей, об этом его попросили царь и царица. Именно у царицы Марьи возникли сомнения, которые надо было разрешить при ярком свете: а вдруг и не Марья Нагая, мать Дмитрия-царевича, тайно привезена в Новодевичий монастырь?
При входе в келью темпераментная Мария Григорьевна тут же радостно всплеснула руками:
– Слава богу! Она! Хоть и изменилась лицом, поседела, но глаза те же. Трудно перепутать глаза Нагих с другими какими. – Царица дотронулась до плеча инокини: – Здравствуй, Марфа!
– Здравствуй, Мария, коли не шутишь, – отозвалась та тусклым голосом и поправила выбившиеся седые волосы из-под черной монашеской косынки.
– Вот те на! – удивился боярин Семен. – А передо мной в молчанку играла. Я, грешным делом, подумал, может, онемела она.
– Я тебя не знала, не знаю и знать не хочу, – таким же тусклым голосом отозвалась Марфа.
– А меня узнаешь или тоже знать не хочешь? – спросил как можно ласковее царь.
– Что уставился? Чай, трудно узнать боярина Бориса Федоровича Годунова? Здравствуй, боярин.
– Не боярин, царь, – спокойно, не повышая голоса, поправил Борис Федорович.
– Через тебя, боярин или царь, без разницы, все невзгоды нашего рода Нагих. Царь был один настоящий, Иван Васильевич… После него уже не могло быть в нашей земле других настоящих царей.
– Видать, пребывание в монастырской обители тебя не смирило, – раздраженно заметила Марья. – Вас же призывают молиться за царей…
– Мало ли, что призывают, – усмехнулась Марфа, – я все эти годы молилась только за одного настоящего царя, Ивана Васильевича, и сына его, царевича Дмитрия…
– У, ведьма! – не выдержала Мария. – Других царей знать не хочет. Ничего знать не хочет… Зато у нас с царем и боярином есть достоверные сведения, что к тебе два-три года тому назад приезжали два монаха. Скажи, Марфа, что это за люди, о чем они с тобой говорили, о чем просили тебя?…
– Пристав донес вот этому противному с плоской рожей, – кивнула Марфа в сторону Семена Годунова, – или кто еще?
– И пристав, и настоятельница твоего монастыря, – отрубил Годунов, – отпираться бессмысленно.
– Многие ко мне в обитель приходили, просили поговорить со мной о сыне-царевиче. Кому отказывала, кому нет. Мирская суета меня утомляет, не до суеты мне.
– Тогда спросим по-другому. Разговоры тебе нет резона запоминать, но есть то, от чего люди добровольно не отказываются, – медовым голосом проговорил царь и ласково попросил: – Покажи-ка, Марфа, нательный крест своего сынка, царевича Дмитрия.
Та испуганно схватила себя сначала за шею, а потом за ворот рубахи, что-то шелестя сухими побелевшими губами. Выдохнула горько и опустошенно:
– Нет креста…
– Где же крест царевича? – спросила, еле сдерживая клокочущий внутри гнев, Мария. – Или кому отдала невзначай по нижайшей просьбе?
– Нет креста… Был, а сейчас нету… Потеряла или взяли антихристы вместе с моей разбитой душою…
– То, что потеряла крест царевича, не верю. – Царь приблизил к лицу инокини свое лицо с немигающими злыми глазами и угрожающе произнес: – Придется вспомнить, кому отдала драгоценный родовой крестик Нагих. Опиши тех, кто к тебе приходил и кому ты святой родовой крестик сына отдала.
– Один повыше тебя, боярин… – Марфа задумалась, вспоминая события трехгодичной давности.
Годунов хотел ее поправить, но сдержался, не стоит ее сбивать с тропинки памяти, подумаешь, боярин или царь, пусть только вспоминает. Но все же решил подсказать:
– Опиши лица чернецов.
– У одного лицо одутловатое с красным сизым носом, по виду пьяница, но разумник…
– Почему ты назвала его разумником? – спросил царь.
– Умно говорил на библейские темы, мудрено, сразу видно, грамоте обучен с детства…
Царь переглянулся с Семеном Годуновым, и тот понятливо кивнул:
– Юшка Отрепьев, он же чернец Григорий, точно он… А кто второй, Марфа?
– А вот его лица совсем не запомнила, глянул на меня, как обжег взглядом, и я во тьму провалилась…
– И что дальше, Марфа? – подошла близко со свечой к бывшей царице царица нынешняя. – Очнулась, а креста нет?…
– Точно, откуда ты знаешь, Мария? – простонала Марфа. – Креста нет, а мысль осталась после ухода тех двух чернецов, как будто я сама сняла с себя крестик и подарила им…
– Сняла и подарила, – ехидным голосом подыграла Марфе царица. – Добровольно…
– Конечно, добровольно, – всхлипнула Марфа, – не силой же крестик отняли… Отдала сама, как потеряла…
– Ты соображаешь, что говоришь?! – рассвирепела Мария. – Отдала, потеряла, как будто это одно и то же.
– С крестиком царевича все ясно, как он у Юшки оказался. – Царь снова переглянулся с боярином. – Давай-ка разбираться теперь с твоим сыном Дмитрием. Тебе надо будет в присутствии этого боярина Семена… – показал он глазами на грозного насупившегося боярина, – …выйти на Лобное место и объяснить московскому народу одну простую вещь, что сын твой Дмитрий-царевич мертв… – Годунов попытался улыбнуться, нежно взяв Марфу за подбородок. – …Мертв твой сын – и все…
И тут на Марфу нашел странный припадок. Это был не припадок падучей болезни, наверное, легкий приступ помешательства рассудка. Она отрицательно закачала головой и, все более возбуждаясь, почти закричала в полный голос:
– Нет, он не мертв! Те чернецы мне сказали, что мой сын Дмитрий, сын царя Ивана Васильевича, мой Дмитрий-царевич скоро объявится за границей. И оттуда он восторжествует над небытием своим, смертью смерть поправ!..
– Что ты несешь?! – уже яростно закричала Мария, стараясь перекричать зашедшуюся в неуправляемом крике инокиню. – Что ты несешь, ведьма, нет его, твоего царевича, никто его не резал, сам закололся, играя с детьми в «ножички»…
Марфа неожиданно оборвала крик, лицо ее вновь приняло осмысленное выражение, она подняла указательный палец, как бы указывая то ли на потолок кельи, то ли на небо, и громко произнесла:
– Ведать не ведаю, может, и не зарезан он вовсе, потому как люди, теперь умершие, говорили о спасении ребенка и о том, что за рубежами русской земли…
Царь понял, что кто-то из уже умерших в ссылке бояр Романовых приезжал к Марфе и внушил ей мысль, что ее сын Дмитрий-царевич каким-то чудесным образом не мертв, не зарезан, что он жив. А лукавые чернецы с колдовским взором внушили Марфе еще три года тому назад, что царевич съехал за границу и оттуда пойдет на Москву, – вот он, план Романовых-Сапеги-Пафнутия. А для успеха осуществления этого плана заговорщиков, чтобы Юшке Отрепьеву предстать перед Вишневецкими, Мнишком, королем Сигизмундом настоящим «природным Московским царевичем», не хватало только нательного родового крестика Нагих. Вот и околдовал, как опоил зельем колдовским, чернец
