Монахи
Надежды Ефимия на награду должны были рассеяться. По закону он имел на нее полное право: донос, проверенный следствием, оказался совершенно справедливым. Но судьи положили, что «за долговременное необъявление о тех важных словах иеромонах Ефимий награды не достоин».
Никон с Киприаном за ведение и молчание о преступлении должны были быть также наказаны. Но Тайная канцелярия смущалась в деле расправы с иеромонашеством, почему предоставила самому Синоду взыскать с обоих старцев, а потом донести ей, в чем состояло взыскание.
Как всегда, дело облеклось в покров гробовой тайны, и все лица, наказанные и ненаказанные, обязались подпискою никому не сказывать о том, что происходило у них в гостях у Толстого, Ушакова и Писарева.
23 октября 1723 года Антоний был «обнажен от монашества». Достойный для сего обряда человек сыскался в лице Троицкого протопопа Семенова. Немедля за «обнажением» спина отшельника покрылась кровавыми полосами. Ему дано было определенное число ударов кнутом.
Отцы Никон и Киприан подверглись взысканию более умеренному, но не менее ощутительному: она биты плетьми в Тиунской канцелярии, о чем члены Тайной были извещены своевременно.
За Антонием, как мы сказали, вероятно, было несколько подобных преступлений. По крайней мере, уже в бытность его на каторге, в конце 1724 года, Преображенская канцелярия ведомства князя Ромодановского в одном из своих дел нашла его замешанным и просила Тайную канцелярию дать ей знать: в чем состояло дело шумного отца Антония?
КликушиКто бывал в наших дальних монастырях да пу́стынях, кто часто заходил в приходские церкви людных сел в праздничный день, когда в храме теснятся толпы народа, тому случалось, может быть, заметить иногда у дверей съежившуюся женщину, нередко с передернутым, сильно скосившимся лицом, с бессмысленно мигающими глазами… Она охает, кряхтит, судорожно осеняет грудь крестным знамением и бьет земные поклоны. Ее не теснит, не душит толпа народа; напротив, на нее и ее проводницу обыкновенно смотрят с каким-то уважением и сторонятся со странным подобострастием.
– Что это за женщина? – спрашиваете вы.
– Кликуша, батюшка, кликуша, – отвечает соседняя старуха, – кликает нелепым гласом. Вот как понесут Дары, и ее станет бить.
Действительно, запоют ли «Достойную» либо «Херувимскую», либо вынесут Дары; и вдруг церковь оглашается каким-то диким воплем, слышится то собачий лай, то лягушачье кваканье, то какой-то вой. Что-то визжит, пищит и стонет.
Народ, привычный к этим явлениям, большей частью даже не оглядывается и, продолжая молиться, только сторонится, чтобы дать место кликуше.
Подойдем, посмотрим на нее. Зрелище действительно странное. Бабу колотит, дергает какая-то нечистая сила, поводит судорога. Она кричит самыми нелепыми голосами. Платок свалился, платье в беспорядке, волосы рассыпались безобразными космами; и баба мечется на полу. Над ней заботливо суетится проводница – неизменная спутница кликуши. Она покрывает ее голову платком, придерживает на одном месте, чтоб не металась, поправляет платье, либо иной раз просит накрыть ее каким-нибудь церковным платом…
Минут двадцать спустя, много через полчаса кликуша стихает, и только тяжкое громкое дыхание показывает, что с ней был припадок.
Кончилась обедня. Народ валит из церкви, и многие мужики да бабы, проходя мимо кликуши, долгом считают подать ей грошик на ее «убожество болезное».
Что за причина подобных припадков? Действительная ли болезнь, желание ли прибытка, корысть, особый ли род выпрашивания милостыни?
И то, и другое. Иногда это кликанье — действительная болезнь особого рода (не один ли из видов падучей или, как называет ее народ, – родимчик?). Тем не менее, однако, не может быть сомнений, что между кликушами попадаются такие, которые из кликанья сделали особого рода выгодный для них промысел. Едучи в 1860 году на Нижегородскую ярмарку, мне случалось видеть на пароходе кликушу. Это была женщина лет сорока пяти, со сморщенной желтой физиономией и бойким осмысленным взглядом. Она была одета, как одеваются жены богатых фабричных, и я невольно удивился, заслышав, каким приторно-гнусливым голосом стала она рассказывать о своем кликанье по церквам, о тех видениях, какие бывают с нею, и стала просить денег, будто бы собираемых ею для богомольного путешествия в Соловки. Но на пароходе большей частью были купцы да мещане, народ более-менее отрешившийся от некоторых верований простолюдина, и потому на гнусение кликуши ответили ругательствами, и та стихла.
В настоящее время правительство благоразумно представляет самому народу вести себя как он хочет относительно кликуш, юродивых, всякого рода дураков. Каждый знает, что преследование в этом случае неуместно. Делая из этих жалких больных и не больных уродов каких-то мучеников, преследования еще более усиливают суеверие черни.
Но полтораста лет тому назад не было, да и не могло быть, такого взгляда на вещи. Достаточно было обличения двух-трех кликуш в притворстве, чтобы вызвать Петра на энергичное, постоянное и упорное преследование кликуш, зауряд со всеми чудодеями, странниками, странницами, предсказателями, затворниками, учителями раскола и прочими людьми, волновавшими народ и словом, и делом. Кликуш хватали везде и по высочайшему повелению держали в тюрьмах, пытали, секли, наконец рассылали в работу по прядильным дворам и фабрикам…
Вот партия кликуш – три бабы. Их прислал из Москвы 17 августа 1720 года вице-губернатор Воейков: дочь харчевника Авдотья Яковлева, Тихвинской Сущевской богадельни слепая девка Арина Иванова да мещанской слободы купецкая жена Авдотья Акимова. Все три кликали по разным московским церквам и монастырям, и в том кликаньи взяты под караул.
– В сем году, – показывала Акимова на допросе при губернской канцелярии в Москве, – была я точно в большом Успенском соборе и во время божественного пения кричала нелепым голосом – лаяла собакой. Случилась со мной эта скорбь лет уж сорок, еще младенцем. Находит она на меня в месяц по однажды, по дважды, по трижды и более; прилучается в церквах и дома. Ведают о той скорби многие посторонние люди, а также духовник мой, священник церкви Успения Пресвятой Богородицы за Москвой-рекой. А буде я, Авдотья, сказала что ложно, и за то указал бы великий государь казнить меня смертью…
Невольно улыбаешься, слыша из уст бабы-старухи эту обычную заключительную фразу. Здесь она как-то особенно неуместна и смешна.
Справились у духовника кликуши: ведает ли он за ней ту скорбь?
– Не ведаю, кликала ли она в церкви, – отвечал священник, – но, живучи у меня в дому, почасту лаяла собакой, кричала лягушкой, песни пела, смеялась да приговаривала: ох, тошно мне, ох, тошно!
– Кричала и я нелепым голосом, – показывает Авдотья Яковлева, – в разных церквах и дома почасту, в храме Положения ризы Богородицы, идеже лежат мощи Иоанна блаженного на рву, до Космы и Демьяна в Нижних Садовниках.
