Пока он читал это и намекал на нечто большее — то, что нельзя было выразить словами; он принял решение для себя и чувствовал, что может быть храбрым и твердым в своих поступках, веря, что он прав. Но, замолчав, он услышал глухие судорожные рыдания Маргарет, и его смелость отступила перед острым чувством жалости.
− Маргарет, дорогая! − сказал он, подходя к ней ближе, − подумай о первых мучениках, подумай о тысячах страдавших.
− Но, отец, − сказала она, внезапно поднимая покрасневшее, залитое слезами лицо, − первые мученики страдали за правду, тогда как ты… О! дорогой, дорогой папа!
− Я страдаю во имя совести, мое дитя, − сказал он с трепетным достоинством, которое происходило от острой чувствительности его характера.− Я должен делать то, что велит мне моя совесть. Я долго мирился с самобичеванием, которое пробудило бы любой ум, менее вялый и трусливый, чем мой.− Он потряс головой, продолжив: − Твоя бедная мать так желала перемен, но ее желания оказались подобны содомским яблокам, они привели меня к этому трудному решению, за которое я должен быть и, надеюсь, буду, благодарен. Уже почти месяц, как епископ предложил мне другую должность. Если бы я принял ее, мне нужно было бы составить новое заявление о согласии с правилами богослужения в моем приходе. Маргарет, я пытался сделать это. Я пытался удовольствоваться простым отказом от повышения, тихо оставаясь здесь, заглушая голос моей совести. Да простит меня Бог!
Он встал и заходил туда-сюда по комнате, жестоко порицая себя, но Маргарет его почти не слышала. Наконец он сказал:
− Маргарет, я вернусь к прежнему печальному известию — мы должны покинуть Хелстон.
− Да, я поняла. Но когда?
− Я написал епископу, смею сказать, я рассказал бы тебе все, но я забываю сейчас некоторые вещи, − сказал мистер Хейл, упав духом, как только разговор зашел о прозе жизни, − я написал ему о своем намерении уйти в отставку. Он был достаточно добр, он уговаривал меня, но все бесполезно, бесполезно. Я пытался внять его словам, но не смог. Я вынужден снова просить об отставке, я дождусь епископа, чтобы попрощаться с ним. Это будет испытанием, но хуже, намного хуже будет расставание с моими дорогими прихожанами. Уже назначен помощник приходского священника, некий мистер Браун. Он приедет завтра и остановится у нас. В следующее воскресенье я проведу свою прощальную службу.
«Так ли это неожиданно? − подумала Маргарет. − И возможно, такая поспешность к лучшему. Медлительность только добавит муки боли. Лучше быть оглушенным до оцепенения, чем терпеть все эти приготовления, которые теперь, как оказалось, почти закончены».
− Что говорит мама? − спросила она, глубоко вздохнув.
К ее удивлению, отец, не ответив, вновь заходил по кабинету. Наконец он остановился и произнес:
− Маргарет, я жалкий трус, я не могу причинять боль. Я хорошо знаю, что замужество твоей матери оказалось не тем, на что она надеялась, у нее было право на надежду, а это будет ударом для нее. У меня никогда не хватит мужества и сил сказать ей. Ей нужно сказать, хотя бы сейчас,− сказал он, глядя с тоскою на свою дочь. Маргарет была ошеломлена тем, что ее мать ничего не знает, хотя дело зашло уже далеко.
− Да, в самом деле, нужно, − ответила Маргарет.− Возможно, она сможет… О, да! Она будет шокирована,− так сила удара опять вернулась к ней, когда она пыталась понять, что почувствует мать. − Куда мы едем? − спросила она наконец.
− В Милтон, на север, − ответил он с унылым безразличием, так как почувствовал, что, хотя любовь его дочери и связывает его с ним, и на мгновение старался успокоить себя ее любовью, острота боли не притуплялась ни для него, ни для нее.
− На север, в Милтон! Фабричный город в Даркшире?
− Да, − ответил он тем же подавленным безразличным тоном.
− Почему туда, папа? − спросила она.
− Потому что там я смогу заработать на хлеб для моей семьи. Потому что там я не знаю никого, и никто не знает Хелстон, никто не напомнит мне о нем.
− Хлеб для твоей семьи! Я думала, что у тебя и мамы есть…− она остановилась, увидев глубокие морщины на лбу отца.
Но он с быстрым интуитивным сочувствием прочитал на ее лице, как в зеркале, отражение его собственного мрачного уныния и подавил его усилием.
− Я все расскажу тебе, Маргарет. Только помоги мне рассказать твоей матери. Я могу сделать все, кроме этого. Мысль о ее страдании делает меня больным от страха. Если я расскажу тебе все, возможно, ты сможешь передать это ей завтра. Меня не будет весь день, буду прощаться с фермером Добсоном и бедняками в Брейси Коммон. Тебе бы это не очень понравилось, Маргарет?
Маргарет это не понравилось, она всей душой хотела избежать подобного объяснения. Она не смогла ответить сразу, и ее отец снова спросил:
− Тебе это очень не нравится, не так ли, Маргарет?
Она собралась с силами и сказала решительно:
− Это тяжело, но должно быть сделано, и я постараюсь это сделать. Тебе предстоит еще много неприятных дел.
Мистер Хейл покачал головой безнадежно, он пожал ее руку в знак благодарности. Маргарет была так расстроена, что чуть не плакала. Вернувшись к своим мыслям, она сказала:
− Теперь расскажи мне, папа, какие у нас планы. У тебя и мамы есть немного денег независимо от твоего дохода священника, не так ли? У тети Шоу есть, я знаю.
− Да, я полагаю, у нас есть своих собственных сто семьдесят фунтов в год. Семьдесят из них мы всегда отправляли Фредерику, с тех пор, как он уехал за границу. Я не знаю, нужны ли они ему, − продолжил он, колеблясь. − Он должен платить за службу в испанской армии…
− Фредерик не должен страдать, − сказала Маргарет решительно, − в другой стране,
