Этой весной мистер Хейл время от времени жаловался на одышку, что весьма его встревожило. Маргарет была менее встревожена, поскольку здоровье отца восстановилось через какое-то время. Но она по-прежнему желала избавить его от неприятностей и настойчиво уговаривала принять предложение мистера Белла и навестить его в Оксфорде в апреле. Приглашение мистера Белла относилось и к Маргарет. Более того, он написал особое письмо, в котором потребовал, чтобы она приехала. Но Маргарет полагала, что для нее большим облегчением будет, если она останется дома одна, полностью освободив себя от любой ответственности, чтобы отдохнуть сердцем и душой так, как ей хотелось сделать последние два года.
Когда ее отец отправился на железнодорожную станцию, Маргарет почувствовала, каким безмерным и долгим было бремя, выпавшее на ее долю. Чувство свободы было удивительным и почти ошеломительным. Никто не ожидает от нее ободряющей заботы, не надеется, что она совершит чудо. Не было больной, за которую приходилось решать и думать. Маргарет могла быть ленивой, молчаливой и забывчивой, и самой ценной привилегией казалось то, что она могла быть несчастной, если хотела. В прошедшие месяцы все ее личные тревоги и волнения пришлось закрыть в темный чулан. Но теперь у нее было свободное время, чтобы достать их оттуда, горевать над ними, размышлять над их сущностью и пытаться найти верный способ смириться с ними, чтобы обрести спокойствие. Все эти недели она смутно осознавала их присутствие, хотя они и были глубоко запрятаны. Теперь она обдумает их и найдет им надлежащее место в своей жизни. Она часами сидела без движения в гостиной, перебирая горькие воспоминания твердо и без колебаний. Только однажды она заплакала навзрыд — ее буквально обожгла мысль о недоверии, порожденном той низкой ложью.
Теперь она с горечью вспоминала об искушении, которому поддалась. Ее планы по спасению Фредерика провалились, и искушение обернулось насмешкой — как могла она быть так глупа, как могла надеяться, что ложь им поможет! В свете последующих событий ложь казалась такой презренно глупой, а вера в силу правды — такой бесконечно великой мудростью!
В нервном возбуждении Маргарет неосознанно открыла книгу своего отца, лежавшую на столе, и слова, попавшие ей на глаза, казалось, наиболее соответствовали ее нынешнему состоянию острого самоунижения:
− «Мне бы не хотелось, чтобы мое сердце снова стало таким: безжизненным, бесчестным, слепым, циничным, вероломным и не признающим твоего Бога, но мне хотелось бы исправиться, измениться, встав на путь сострадания. Сейчас же, бедное мое сердце, мы сами оказались в той западне, которой так стремились избежать. Ах! Поднимемся же и выберемся из нее навсегда, и, снова уповая на милосердие Господне, будем надеяться на то, что отныне оно поможет нам стать сильнее; вернемся вновь на путь смирения. Смелее же, и будем уповать на наших хранителей, и Бог нам в помощь!»
− Путь смирения. Да, — подумала Маргарет, — вот то, что я упустила! Но мужайся, сердечко. Мы вернемся и с Божьей помощью найдем потерянный путь.
Она встала и решила сразу же заняться какой-нибудь работой, чтобы отвлечься. Сначала Маргарет позвала Марту, чтобы потолковать с ней по душам. Ей давно хотелось понять, что таится за той серьезной, почтительной, услужливой манерой, которая скрывала истинный характер девушки. Она поняла, что Марту трудно вызвать на личный разговор, но наконец затронула верную струну, упомянув имя миссис Торнтон. Лицо Марты осветилось и, получив одобрение, она рассказала долгую историю, как ее отец в молодости был связан с мужем миссис Торнтон… нет, он даже оказал ему какую-то любезность. Об этом Марта мало знала, потому что это случилось, когда она была маленькой девочкой. Но обстоятельства разлучили две семьи, и когда Марта стала уже совсем взрослой, ее отец «покатился под гору», а мать умерла, а она и ее сестра — используя ее собственное выражение — «пропали бы», если бы не миссис Торнтон. Она нашла их, вспомнила о них и ухаживала за ними.
− У меня была лихорадка, я была очень слаба. И миссис Торнтон и мистер Торнтон тоже — они не отдыхали, пока ухаживали за мной в их собственном доме, возили меня к морю и прочее. Доктора говорили, что можно заразиться, но это их не волновало… только мисс Фанни, она гостила у тех людей, в чью семью собирается войти. Хотя она боялась, все закончилось хорошо.
− Мисс Фанни собирается замуж! — воскликнула Маргарет.
− Да, за богатого джентльмена. Только он намного старше ее. Его зовут Уотсон. У него молочная ферма где-то за пределами Хейли. Это очень выгодный брак, несмотря на то, что он совсем седой.
После этих слов Маргарет достаточно долго молчала — за это время к Марте снова вернулась ее серьезность, а вместе с ней — привычная краткость ответов. Она почистила камин и спросила, в котором часу ей следует приготовить чай, и покинула комнату с тем же непроницаемым выражением лица, с каким и вошла. Маргарет пришлось отказать себе в дурной привычке, которая появилась у нее в последнее время — попытаться представить, как каждое событие, о котором она слышала касательно мистера Торнтона, повлияет на него: понравится оно ему или нет.
На следующий день она занималась с маленькими детьми Баучера, совершила долгую прогулку, заглянув под конец в гости к Мэри Хиггинс. К большому удивлению Маргарет, Хиггинс уже вернулся с работы. Увеличившийся световой день ввел ее в заблуждение — был уже поздний вечер. Судя по его поведению, он тоже познал силу смирения, стал спокойнее и уступчивее.
− Значит, пожилой джентльмен отправился путешествовать, не так ли? — спросил он. — Малыши мне так сказали. Да, они все замечают, эти дети. Я подозреваю, что они будут пошустрее и посообразительнее моих девочек, хотя, может быть, так не стоит говорить, одна из них уже в могиле. Лето, как я полагаю, самое время для путешествий. Мой хозяин там, в цеху, витает в каком-то своем мире.
− Поэтому вы так скоро вернулись сегодня домой? — спросила Маргарет простодушно.
− Вы ничего об этом не
