Сегодня ночью в «Новой розе» я вытягиваю карту из колоды твоих прошлых. Выбираю исходную версию, знаменитый «текст отеля в Йокогаме», продекламированный в ту первую ночь в постели. Выбираю опозоренного отца, служащего «Хосаки». «Хосака»… Подумать только, какое великолепие!
И мать-голландку, и лето в Амстердаме… мягкое покрывало голубей на площади Дамм.
Из зноя Марракеша — в кондиционированные залы «Хилтона». Пока я читал твоё сообщение, переданное через Фокса, влажная рубашка холодным компрессом липла к пояснице. Вся игра строилась на тебе, и ты была в ударе: Хироси оставит жену. Ты без малейшего труда связывалась с нами даже сквозь прозрачную плотную плёнку службы безопасности «Мааса».
Кто, как не ты, показала Хироси распрекрасное местечко, где подают великолепный кофе и чудные булочки по-венски. Твой любимый официант был седоволос, добр, хромал на правую ногу и работал на нас. Шифрованные записки он забирал вместе с льняной салфеткой.
Весь сегодняшний день я слежу за маленьким вертолётом, вычерчивающим концентрические круги над моей крохотной страной, землёй моего изгнания — отелем «Новая роза». Наблюдаю в отверстие люка за тем, как его терпеливая тень пересекает заляпанный жирной грязью бетон. Близко, совсем близко.
Из Марракеша я вылетел в Берлин. Встретился в баре с уроженцем Уэльса и начал подготовку к исчезновению Хироси.
Механика его была сложной, изощрённой, как медные приспособления и скользящие зеркала театральной магии викторианских времён. Желаемый эффект должен быть предельно прост. Хироси зайдёт за «мерседес», работающий от водородного генератора, и исчезнет. Дюжина агентов «Мааса», постоянно за ним наблюдающих, окружит грузовичок, как встревоженные муравьи. Вся служба безопасности «Мааса» эпоксидной смолой стянется к месту отбытия генетика.
В Берлине умеют быстро улаживать дела. Мне даже удалось устроить последнюю ночь с тобой. Я скрыл это от Фокса: он бы ворчал, что это излишний риск. Теперь мне уже не вспомнить название городка, где ты ждала меня. Я помнил его не больше часа, пока гнал машину по автобану под сероватым рейнским небом, и забыл в твоих объятиях.
Ближе к утру начался дождь. В нашем номере было одно окно, высокое и узкое, у которого я стоял и смотрел, как дождь серебряным гребнем расчёсывает реку.
Шорох твоего дыхания. Река текла под низкими каменными арками. Улица была пуста. Европа казалась мёртвым музеем.
Я уже заказал тебе билет на самолёт на новое имя, в Марракеш через Орли. Ты будешь уже в пути, когда я потяну за последнюю ниточку, и Хироси исчезнет из виду.
Ты оставила свою сумочку на тёмной столешнице старого бюро. Пока ты спала, я перебирал твои вещи и откладывал в сторону всё шедшее вразрез с прикрытием, которое я купил тебе в Берлине. Я забрал китайский пистолет 22-го калибра, твой мини-компьютер и банковский чип. Вынул из портмоне новый голландский паспорт, чип швейцарского банка на то же имя, засунул в твою сумку.
Моя рука скользнула по чему-то плоскому. Вытащил. Подержал в руке дискету. Неказистая, никаких наклеек.
Она лежала у меня на ладони — эта смерть, — выжидая случая, чтобы ужалить, дремала, свернувшись кольцами кодов.
Так я и стоял, следил за твоим дыханием, смотрел, как поднимается я опадает твоя грудь. Видел полуоткрытые губы и — в припухлости нижней — лёгкий намёк на синяк.
Дискету я кинул в твою сумку. Когда я наконец лёг, ты, проснувшись, перекатилась поближе ко мне. В твоём дыхании — электрическая ночь Новой Азии, будущее, которое поднимается в тебе прозрачным ликёром, смывая всё, кроме наступившего мгновения. В этом заключалась тайна твоего колдовства — в том, что ты жила вне истории, вся в настоящем.
И знала, как увести меня туда.
Тогда ты взяла меня с собой в настоящее в последний раз.
Бреясь, я слышал, как ты высыпаешь в мою сумку косметику. Я теперь голландка, сказала ты, хочу соответствовать.
Доктора Хироси Йомиури хватились в Вене, в тихом переулке неподалёку от Зингер-штрассе, в двух кварталах от любимого отеля его жены. Ясным октябрьским утром, на глазах десятка квалифицированных свидетелей, доктор Йомиури исчез.
Он ступил в Зазеркалье. Где-то за сценой — смазанная игра викторианского часового механизма.
В женевской гостинице я ответил на звонок уэльсца.
Дело сделано. Хироси провалился в кроличью нору и направляется в Марракеш.
Наливая себе виски, я думал о твоих ногах.
Через день мы с Фоксом встретились в Нарите, в баре аэровокзала «Джапан Эйр Лайнс», где подают суши. Он только что сошёл с самолёта «Эйр Марокко», измотанный и торжествующий. Естественно, ни о чём, кроме Хироси, он говорить не мог.
Понравилось, сказал он, имея в виду лабораторию.
Любит, сказал он, имея в виду тебя.
Я улыбнулся. Ты ведь обещала через месяц встретиться со мной в Синьдзюку.
Твой дешёвый пистолетик в отеле «Новая роза». Хром уже пошёл трещинами. Механизм топорный, грубая китайская штамповка в дешёвом металле. На обеих сторонах рукояти свернулся красный пластмассовый дракон.
Скорее детская игрушка, чем оружие.
Фокс ел суши на аэровокзале «Джей-Эй-Эль», пребывая в эйфории от ловкости той операции, какую мы провернули. У него болело плечо, но он сказал: плевать. Теперь есть деньги на лучших докторов. На всё что угодно.
Почему-то для меня деньги «Хосаки» не имели особого значения. Нет, я не сомневался в нашем новом богатстве. Оно казалось само собой разумеющимся, как будто пришло к нам вместе с новым порядком вещей, как признак того, кем и чем мы стали.
Бедняга Фокс. Со своими синими оксфордскими рубашками, накрахмаленными до небывалого хруста, с парижскими костюмами из самой дорогой и мягкой ткани. Он сидел в «Джей-Эй-Эль», макая суши в правильный прямоугольник зелёного хрена, и дни его уже были сочтены.
Стемнело. Ряды гробов «Новой розы» освещены прожекторами с верхушек стальных раскрашенных мачт.
Ничто здесь, похоже, не используется по своему прямому назначению. Всё — бывшее в употреблении, всё — отжившее свой век, даже гробы. Сорок лет назад эти капсулы размещались, наверное, в Токио или Йокогаме, современное удобство для путешествующих бизнесменов. Быть может, в таком спал твой отец. Когда-то и леса были новыми, и возвышались они, наверное, вокруг раковины какой-нибудь зеркальной башни в Гинзе, а на них суетились бригады строителей.
Вечерний бриз принёс гомон из салона игры в латаны и запах тушёных овощей с тележек через дорогу.
Я намазываю креветочную пасту на оранжевые рисовые крекеры. Слышен гул самолётов.
В последние несколько дней в Токио мы с Фоксом занимали смежные номера на тридцать третьем этаже отеля «Хайот». Никаких контактов с «Хосакой». Нам заплатили — и тут же стёрли все данные о сделке из официальной памяти корпорации.
Но Фокс не унимался. Хироси был его детищем, его любимым проектом. У моего
