— Это ненадолго! — рассмеялась Молли.
— Надолго-надолго, — успокоил ее Кейс, вскарабкиваясь на пляжного цвета матрас. — Это-то и есть самое неестественное в моем неестественном состоянии.
Глава 11
— Что это с тобой? — поинтересовался Армитидж, когда официант усаживал гостей за его столик.
Самый маленький и самый дорогой из ресторанов, плававших в небольшом, соседствовавшем с «Интерконтиненталем» озере, назывался в действительности не «Двадцатый век», а «Вантьем Сёкль» — то же самое, но по-французски.
Кейса бил озноб. Про отходняк Брюс скромно умолчал. Попытка взять стакан воды со льдом окончилась позорной неудачей, руки не слушались.
— Съел, может, чего-то не то.
— Проверься у врача, — посоветовал Армитидж.
— Да ну, ерунда, просто гистаминовая реакция, — испуганно соврал Кейс. — Со мной бывает, когда путешествую, — то одно съешь, то другое.
Армитидж был одет в темный костюм, слишком официальный для подобного места, и белую шелковую рубашку. На руке, державшей бокал с вином, скромно позвякивал золотой браслет.
— Я для вас заказал, — сказал он.
Молли и Армитидж молча ели, Кейс же ограничился тем, что раскромсал свой бифштекс на кусочки, трясущимися руками погонял эти кусочки по тарелке, вздохнул и оставил их лежать в густом экзотическом (видимо) соусе.
— Ну ты вообще, — заметила Молли, когда ее собственная тарелка опустела. — Отдай уж тогда мне. Ты знаешь, сколько стоит это мясо? — Она взяла его тарелку. — Животное выращивается несколько лет, потом его убивают. Это тебе не какая-нибудь синтетика-гидропоника.
Она подцепила вилкой один из кусков и стала жевать.
— Не хочется мне что-то есть, — выдавил из себя Кейс.
Его мозг словно поджарили, почище того бифштекса. Или нет, скорее уж, бросили в горячий жир, да так там и оставили, затем жир охладился и застыл толстым слоем на усохших, съежившихся полушариях, ежесекундно простреливаемых зеленовато-пурпурными вспышками боли.
— Видок у тебя — полный абзац, — подбодрила его Молли.
Кейс попробовал вино. После бета-фенэтиламина его вкус напоминал йод.
Свет в зале чуть потускнел.
— Le Restaurant Vingtiéme Siécle, — раздался из ниоткуда голос с откровенным акцентом Муравейника, — с гордостью представляет вам голографическое кабаре мистера Питера Ривьеры.
Из-за столиков раздались редкие аплодисменты. Официант зажег свечу, поставил ее на их стол и начал убирать тарелки. Вскоре свечи замерцали на всех двенадцати столиках ресторана, все бокалы были наполнены.
— Ну и что сейчас будет? — заинтересовался Кейс, но Армитидж не ответил.
Молли ковыряла пурпурным ногтем в зубах.
— Добрый вечер. — На небольшой эстраде в конце зала появился Ривьера.
Кейс заморгал. Поглощенный своими страданиями, он не заметил эстраду. Даже не увидел, каким образом появился на ней Ривьера. Дальше было еще хуже.
Сперва ему показалось, что Ривьеру освещает прожектор.
Но Ривьера фосфоресцировал. Сияние облегало его, как вторая кожа, освещало темные драпировки, висевшие за сценой. Этот тип излучал!
Ривьера улыбнулся. На нем был белый смокинг, черная гвоздика, вдетая в петлицу, переливалась холодными голубыми искрами. А когда он поднял, словно обнимая аудиторию, руки, ногти на его пальцах тоже вспыхнули. За стеной ресторана негромко плескалась вода.
— Сегодня вечером, — объявил, сияя миндалевидными глазами, Ривьера, — я бы хотел исполнить для вас расширенную программу. Моя новая работа.
На ладони правой руки, поднятой вверх, возник холодный кристалл света. Ривьера стряхнул его на пол. Из точки падения выпорхнул серый голубь, тут же исчезнувший в полумраке. Кто-то свистнул. Опять раздались аплодисменты.
— Моя работа называется «Кукла». — Ривьера опустил руки. — Я хочу посвятить сегодняшнюю премьеру леди три-Джейн Мари-Франс Тессье-Эшпул.
Волна вежливых аплодисментов. Когда они стихли, Ривьера нашел глазами Молли и добавил:
— И еще одной даме.
Теперь электричество погасло полностью, несколько секунд зал освещался только неверным пламенем свечей. Ривьера опустил голову, его голографическая аура исчезла, но Кейс все еще различал стоящую на сцене фигуру.
Неяркие световые линии, вертикальные и горизонтальные, начали формировать вокруг сцены открытый световой куб. Чуть-чуть, на малую долю накала, загорелись ресторанные огни, они осветили сцену, заключенную в куб, словно высеченный из застывшего лунного света. Опустив голову, закрыв глаза и вытянув напряженные руки вдоль тела, Ривьера дрожал, стараясь сосредоточиться. Неожиданно призрачный куб наполнился вещами, превратился в комнату — без четвертой стены, что позволяло публике наблюдать происходящее.
Ривьера чуть расслабился.
— Я всегда жил в этой комнате, — сказал он. — Не припомню, чтобы я жил в других.
Стены комнаты покрывала пожелтевшая от времени штукатурка. Всю ее обстановку составляли простой деревянный стул и железная кровать, покрытая белой краской. Краска шелушилась и облезла, местами обнажая темное железо. На кровати лежал голый матрас. Грязный, выцветший, в коричневую полоску чехол. С потолка на черном витом шнуре свисала лампочка. Ривьера открыл глаза:
— И я всегда был здесь один.
Он сел на стул и стал смотреть на кровать. Черный цветок, торчавший у него в петлице, все так же переливался голубыми искрами.
— Не помню, когда я впервые стал о ней мечтать, — сказал он, — но я точно помню, что вначале она была просто туманом, тенью.
На кровати что-то лежало. Кейс моргнул. Снова ничего.
— Я не мог удержать ее, удержать ее в своих мыслях. Но я хотел ее удержать, я хотел ее держать — и не только…
Голос долетал до каждого уголка притихшего ресторана с полной, почти нереальной отчетливостью. Где-то звякнул кусочек льда. Кто-то спросил что-то шепотом по-японски.
— Я подумал, что, если смогу вообразить хотя бы малую ее часть, только малую часть, если смогу представить себе эту часть идеально, во всех подробностях…
На матрасе ладонью вверх появилась бледная женская рука, точнее, кисть руки.
Ривьера наклонился, взял ее и начал нежно гладить. Пальцы пошевелились. Ривьера поднес кисть к губам и стал облизывать кончики пальцев. Ногти покрылись багровым лаком.
Кисть руки не выглядела отрубленной — гладкая, без рубцов кожа плавно закруглялась на ее конце. Кейс вспомнил татуированный шмат искусственной плоти в витрине хирургического бутика на улице Нинсэй. Ривьера держал кисть у губ и вылизывал ладонь. Пальцы неуверенно ласкали ему лицо. Но теперь на кровати появилась и вторая кисть. Когда Ривьера потянулся за ней, пальцы первой сомкнулись у него на запястье, браслет из плоти и костей.
Действие разворачивалось согласно внутренней сюрреалистической логике. Появились предплечья. Затем ступни. Ноги. Ноги были очень красивые. Голова Кейса раскалывалась от дикой пульсирующей боли. В горле пересохло. Он допил остатки вина.
Теперь Ривьера лежал в постели, голый. Его одежда оказалась частью проекции, но Кейс не мог вспомнить, когда она исчезла. Черный цветок лежал возле ножки кровати, по нему все так же перебегали искры. Затем ласки Ривьеры сформировали торс — безголовый, идеальных форм и блестевший тончайшим глянцем пота.
Тело
