Похоже, в кустарнике притаился бойник; и возможно, не один.
Сокол принял решение незамедлительно. Чужакам нечего делать в землях полян! Лук, который лежал рядом с ним, словно сам прыгнул ему в руки, и стрела понеслась в цель. С такого небольшого расстояния трудно было промахнуться, о чем свидетельствовал яростный вопль, вырвавшийся из многих глоток. Страшная физиономия исчезла, но ей на смену из кустов вывалил добрый десяток бойников, горевших местью.
Кряжистый кузнец подхватился на ноги с юношеской прытью. Сокол даже не заметил, как у Будивоя оказался в руках увесистый ослоп[31], окованный железом, утолщенный конец которого был утыкан шипами. Видимо, грозное оружие было припрятано под травяной подстилкой, на которой сидел кузнец.
Пока бойники добежали до них, Сокол успел выпустить еще две стрелы. И они нашли свои цели. Мальчик отрешился от всего земного и действовал совершенно хладнокровно, словно бывалый воин. А затем в схватку вступил Будивой. Он был страшен. Его глаза горели огнем, а ослоп вращался с такой скоростью, что едва был виден. Вскоре три бойника легли у его ног, а остальные в страхе отступили. Их топоры оказались бессильными против длинной дубины, окованной железом.
Пока Будивой сражался, Сокол держался за его спиной. Он был всего лишь отроком, и для зрелых вооруженных мужчин не составляло особого труда расправиться с ним. Один из бойников все же прорвался через защиту кузнеца и замахнулся на Сокола боевым топором, но мальчик не сплоховал.
Мигом нагнувшись, он схватил горсть песка и бросил его в глаза бойнику. Мелкий, как мука, песок сделал свое дело – на какое-то мгновение бойник ослеп. Будивою вполне хватило времени для того, чтобы нанести сокрушительный удар. Раздался хруст сломанных костей и бойник лег рядом с товарищами.
Все решилось, когда Будивой наконец добрался до своего лука. Завидев такое дело, напуганные бойники поторопились бежать. Некоторое время слышался треск сломанных веток, – они продирались через кустарник напролом – а затем на берегу озера воцарилась относительная тишина, прерываемая лишь стонами двух раненных стрелами Сокола грабителей; первому бойнику, который таился в кустарнике, стрела мальчика попала точно в сердце. Будивой подошел к ним и совершенно хладнокровно прекратил их страдания, размозжив головы своим страшным ослопом.
Сокол в этот момент отвернулся. Ему почему-то стало жаль бойников. Некоторые из них, насколько ему было известно, стали грабителями не по своей доброй воле, а в силу сложившихся обстоятельств. Изгоем в племени мог стать любой, чаще всего по навету недоброжелателей. И если главный волхв не желал вступиться за бедолагу, ему не оставалось ничего иного, как уйти в леса на вольный промысел.
Будивой некоторое время прислушивался, а затем деловито сказал:
– Нужно закопать эту падаль, – и указал на тела поверженных бойников. – Поможешь?
– А то как же!
С ямой управились быстро. У кузнеца были поистине богатырская сила и выносливость. Но и Сокол внес свою лепту при рытье могилы – он ровненько подчистил ее стенки. Покончив с похоронами, Будивой несколько буднично сказал:
– А ты молодец. Выходит на то, что ты спас меня. Будешь великим воином. Но воин без меча – это простой пешец[32]. А ты ведь хочешь быть дружинником кнеза?
– Да!
– Тогда без меча тебе никак. Будет тебе меч. Обещаю!
Сокол не поверил своим ушам. Цены мечей ему были хорошо известны, но получить белое[33] оружие от самого Будивоя – это было что-то. Лучше клинков, чем те, которые выходили из рук кузнеца, невозможно было сыскать во всем Приднепровье. Сокол был настолько ошарашен, что даже не поблагодарил Будивоя.
Впрочем, тому благодарность и не была нужна. Кузнец торопливо оделся, – как обычно, с хмурым, недовольным видом – уже не обращая внимания на мальчика, и они покинули берег озера.
Глава 6. Полюдье русов
Сокол стряпал свою любимую кулагу. Дедко с утра пораньше ушел в лес искать какие-то особые корешки, которые входили в силу только осенью. Из них он готовил настойки, пользующиеся особым почетом у семейных мужчин. И, как обычно, насчет еды в жилище старого кобника было шаром покати.
Чтибор не считал нужным придавать большое значение такому столь низменному вопросу бытия. Сам он ел, как его любимые птички, – клевал по зернышку. Чтибор и Сокола приучил к воздержанию в еде.
Но молодой растущий организм требовал своего, и Сокол даже был рад, что дедко отсутствовал. Хорошо, что в их скромной обители всегда имелись ржаной солод и ржаная мука, ну а нарвать калины, чтобы сдобрить кулагу, не представляло никаких трудностей – только выйди за ворота; неподалеку от поселения находился целый калиновый гай.
Сокол еще с вечера развел солод кипятком, дал ему хорошо настояться, затем подсыпал в горшок вдвое большее количество ржаной муки, замесил тесто и дал ему немного остыть. После этого он заквасил тесто ржаной хлебной коркой и, когда оно к утру закисло, поставил кулагу в печь, которая еще хранила тепло – вечера уже были прохладными, и на ночь пришлось разжечь в печи огонь. Горшок с кулагой он плотно закрыл крышкой и обмазал ее края тестом.
Обычно кулагу дополнительно не сластили – прихваченная первыми морозцами калина и так была сладкой. Но Сокол не удержался и добавил в тесто немного меда.
Процесс приготовления лакомого блюда был довольно длительным, а мальчик здорово проголодался, поэтому в ожидании, пока кулага будет готова, он достал из своих охотничьих запасов кусочек вяленой оленины, вышел наружу, сел на толстый чурбан и принялся жевать тугое мясо, с интересом наблюдая за событиями в поселении.
Неподалеку от жилища Чтибора старенький подслеповатый Мезеня трудился над большим ковшом для кнеза (это Сокол уже успел выяснить). Материалом для ковша послужил дубовый кап с красивым рисунком. Ковш сильно смахивал на лодью русов – плоское дно и заостренный нос, напоминающий шею лебедя.
Мезеня был великим мастером. Его ковши и братины благодаря прочности капа имели стенки толщиной с ореховую скорлупу. Ковш для кнеза уже был покрыт тонкой красивой резьбой, и теперь Мезеня вставлял его в серебряную оправу, тихо постукивая крохотным молоточком: тюк-тюк, тик-тик…
Чуть поодаль находилась гончарная мастерская хромого Дичко. В свое время ему пришлось немало повоевать в дружине кнеза, но затем увечье приковало его к табурету, на котором он сиживал с раннего утра и до вечера. И как-то так получилось, что у Дичко оказались золотые руки, приспособленные к гончарному делу. Сначала он делал простые вещи: свистульки, солонки, канопки[34], плошки, но затем вошел во вкус, и спустя какое-то время его посуду стали брать нарасхват – уж больно она была красива.
Особенно хорошо выходили у него огромные корчаги[35], которые Дичко покрывал замысловатыми узорами. А уж кувшины и латки – маленькие сковородки с крышкой – любая хозяйка поселения считала за честь иметь в своем жилище. Дичко делал их с большой выдумкой,
