Тётя Энн вспомнила отца Джун, молодого Джолиона, который ушёл к той иностранке. Ах, какой это был удар для его отца, для них всех! Мальчик подавал такие надежды! Какой удар! Хотя, к счастью, все обошлось без особенной огласки, потому что жена Джо не потребовала развода. Давно это было! А когда шесть лет назад мать Джун умерла, молодой Джолион женился на той женщине, и теперь у них, говорят, двое детей. И всё-таки он утратил право присутствовать здесь, он украл у неё, у тёти Энн, полноту чувства гордости за семью, отнял принадлежавшую ей когда-то радость видеть и целовать племянника, которым она так гордилась, который подавал такие надежды! Память об этой обиде, нанесённой столько лет назад, отозвалась горечью в её упрямом старом сердце. Глаза тёти Энн увлажнились. Она украдкой вытерла их тончайшим батистовым платком.
— Ну, что скажете, тётя Энн? — послышался чей-то голос позади неё.
Сомс Форсайт, узкий в плечах, узкий в талии, гладко выбритый, с узким лицом, но, несмотря на это, производивший всем своим обликом впечатление чего-то закруглённого и замкнутого, смотрел на тётю Энн искоса, как бы стараясь разглядеть её сквозь препятствие в виде собственного носа.
— Как вы относитесь к этой помолвке? — спросил он.
Глаза тёти Энн покоились на нём с гордостью: этот племянник, самый старший с тех пор, как молодой Джолион покинул родное гнездо, стал теперь её любимцем; тётя Энн видела в нём надёжного хранителя духа семьи духа, который ей уже недолго осталось охранять.
— Очень удачный шаг для молодого человека, — сказала она. — Внешность у него хорошая. Только я не знаю, такой ли жених нужен нашей дорогой Джун.
Сомс потрогал край позолоченного канделябра.
— Она его приручит, — сказал он и, лизнув украдкой палец, потёр узловатые выпуклости канделябра. — Настоящий старинный лак; теперь такого не делают. У Джонсона за него дали бы хорошую цену. — Сомс смаковал свои слова, как бы чувствуя, что они придают бодрости его старой тётке. Он редко бывал так разговорчив. — Я бы сам не отказался от такой вещи, добавил он, — старинный лак всегда в цене.
— Ты так хорошо разбираешься во всём этом, — сказала тётя Энн. — А как себя чувствует Ирэн? Аукционный зал.
Улыбка на губах Сомса сейчас же увяла.
— Ничего, — сказал он. — Жалуется на бессонницу, а сама спит куда лучше меня, — и он посмотрел на жену, разговаривавшую в дверях с Босини.
Тётя Энн вздохнула.
— Может быть, — сказала она, — ей не следует так часта встречаться с Джун. У нашей Джун такой решительный характер!
Сомс вспыхнул; когда он краснел, румянец быстро перебегал у него со щёк на переносицу и оставался там как клеймо, выдававшее его душевное смятение.
— Не знаю, что она находит в этой трещотке, — вспылил Сомс, но, заметив, что они уже не одни, отвернулся и опять стал разглядывать канделябр.
— Говорят, Джолион купил ещё один дом, — услышал он рядом с собой голос отца. — У него, должно быть, уйма денег — не знает, куда их девать! На Монпелье-сквер, кажется; около Сомса! А мне ничего не сказали — Ирэн мне Никогда ничего не рассказывает!
— Прекрасное место, в двух минутах ходьбы от меня, — послышался голос Суизина, — а я доезжаю до клуба в восемь минут.
Местоположение домов было для Форсайтов вопросом громадной важности, и в этом не было ничего удивительного, ибо дом олицетворял собой самую сущность их жизненных успехов.
Отец их, фермер, приехал в Лондон из Дорсетшира[9] в начале столетия.
«Гордый Доссет Форсайт», как его называли близкие, был по профессии каменщиком, а впоследствии поднялся до положения подрядчика по строительным работам. На склоне лет он перебрался в Лондон, где работал на постройках до самой смерти, и был похоронен на Хайгетском кладбище. После кончины отца десять человек детей получили свыше тридцати тысяч фунтов стерлингов. Старый Джолион, вспоминая о нём, что случалось довольно редко, говорил так: «Упорный был человек, кремень; и не очень отёсанный». Второе поколение Форсайтов чувствовало, что такой родитель, пожалуй, не делает им особой чести. Единственная аристократическая чёрточка, которую они могли уловить в характере «Гордого Доссета», было его пристрастие к мадере.
Тётя Эстер — знаток семейной истории — описывала отца так:
— Я не помню, чтобы он чем-нибудь занимался; по крайней мере в моё время. Он… э-э… у него были свои дома, милый. Цвет волос приблизительно как у дяди Суизина; довольно плотного сложения. Высокий ли? Н-нет, не очень. («Гордый Доссет» был пяти футов пяти дюймов роста[10], лицо в багровых пятнах.) Румяный. Помню, он всегда пил мадеру. Впрочем, спроси лучше тётю Энн. Кем был его отец? Он… э-э… у него были какие-то дела с землёй в Дорсетшире, на побережье.
Как-то раз Джемс отправился в Дорсетшир посмотреть собственными глазами на то место, откуда все они были родом. Он нашёл там две старые фермы, дорогу к мельнице на берегу, глубоко врезавшуюся колеями в розоватую землю; маленькую замшелую церковь с оградой на подпорках и рядом совсем маленькую и совсем замшелую часовню. Речка, приводившая в движение мельницу, разбегалась, журча, на десятки ручейков, а вдоль её устья бродили свиньи. Лёгкая дымка застилала все вокруг. Должно быть, первобытные Форсайты веками, воскресенье за воскресеньем, мирно шествовали к церкви по этой ложбине, увязая в грязи и глядя прямо на море.
Лелеял ли Джемс надежду на наследство или думал найти там что-нибудь достопримечательное — неизвестно; он вернулся в Лондон обескураженный и с трогательным упорством постарался хоть как-нибудь смягчить свою неудачу.
— Ничего особенного там нет, — сказал он, — настоящий деревенский уголок, старый, как мир.
Почтенный возраст этого местечка подействовал на всех успокоительно. Старый Джолион, которого иногда обуревала безудержная честность, отзывался о своих предках так: «Иомены — мелкота, должно быть». И всё же он повторял слово «иомены», как будто находил в нём утешение.
Форсайты так хорошо повели свои дела, что стали, как говорится, «людьми с положением». Они вкладывали капиталы во всевозможные бумаги, за исключением консолей — не в пример Тимоти, — потому что больше всего на свете их пугали три процента. Кроме того, они коллекционировали картины и состояли в тех благотворительных обществах, которые могли оказаться полезными для их заболевшей прислуги. От отца-строителя Форсайты унаследовали таланты по части кирпича и извёстки. Предки их были, вероятно, членами какой-нибудь примитивной секты, а теперешние Форсайты, разумеется, росли в лоне англиканской церкви и следили
