Вот какие выводы может выставить защита, и молодой Джолион вздохнул.
«Все упирается в собственничество, — думал он, — но такая постановка вопроса мало кого обрадует. У них это называется «святостью брачных уз», но святость брачных уз покоится на святости семьи, а святость семьи — на святости собственности. И вместе с тем, наверное, все эти люди считают себя последователями того, кто никогда и ничем не владел. Как странно!»
И молодой Джолион снова вздохнул.
«Вот по дороге домой мне попадётся какой-нибудь бродяга — позову я его разделить со мной обед, которого тогда не хватит мне самому или моей жене, а ведь без неё у меня не будет ни здоровья, ни счастья? В конце концов Сомс, вероятно, хорошо делает, что настаивает на своих правах и подтверждает на практике священные принципы собственности, которые служат на благо всем нам, за исключением тех, кто является здесь жертвой».
Молодой Джолион встал, пробрался сквозь лабиринт кресел и стульев, взял шляпу и по душным улицам, в пыли, поднимаемой вереницами экипажей, медленно пошёл домой.
Не доходя до Вистариа-авеню, он вынул из кармана письмо старого Джолиона и, старательно разорвав его на мелкие кусочки, бросил в пыль.
Он отпер дверь своим ключом и позвал жену. Но она ушла, взяв с собой Джолли и Холли, — дома никого не было; только пёс Балтазар лежал в саду в полном одиночестве и занимался ловлей блох.
Молодой Джолион тоже прошёл в сад и сел под грушевым деревом, которое уже давно не приносило плодов.
Глава 20
БОСИНИ ОТПУЩЕН НА ЧЕСТНОЕ СЛОВОНа другой день после поездки в Ричмонд Сомс вернулся из Хэнли с утренним поездом. Не чувствуя расположения к водному спорту, он посвятил своё пребывание там не удовольствиям, а делу: ему пришлось съездить в Хэнли по вызову весьма солидного клиента.
Сомс отправился прямо в Сити, но дел там особенных не было, и в три часа он уже освободился, радуясь случаю пораньше вернуться домой. Ирэн не ждала его. Он вовсе не хотел застать её врасплох, но считал, что иногда не мешает нагрянуть неожиданно.
Переодевшись для прогулки, Сомс сошёл в гостиную. Ирэн, ничем не занятая, сидела на своём излюбленном месте в уголке дивана; у неё были тёмные круги под глазами, как будто после бессонной ночи.
Сомс спросил:
— Почему ты дома? Ждёшь кого-нибудь?
— Да… то есть особенно никого не жду.
— Кто должен прийти?
— Мистер Босини хотел заглянуть.
— Босини? Он должен быть на стройке.
На это Ирэн ничего не ответила.
— Так вот что, — сказал Сомс, — пойдём по магазинам, а потом погуляем в парке.
— Я не хочу выходить. У меня болит голова.
Сомс сказал:
— Стоит мне только попросить о чем-нибудь, и у тебя всякий раз начинает болеть голова. Посидишь на воздухе, под деревьями, и всё пройдёт.
Она ничего не ответила ему.
Сомс помолчал несколько минут, потом снова заговорил:
— Интересно бы знать, в чём, по-твоему, заключаются обязанности жены? Меня это всегда интересовало!
Он не ожидал ответа, но она ответила:
— Я пробовала делать так, как ты хочешь; не моя вина, если я не могу стать хорошей женой.
— Чья же это вина?
Он смотрел на неё искоса.
— Перед свадьбой ты обещал отпустить меня, если наш брак окажется неудачным. Что же, можно его назвать удачным?
Сомс нахмурился.
— Удачным! — проговорил он, запинаясь. — Был бы удачным, если бы ты вела себя как следует!
— Я пробовала, — сказала Ирэн. — Ты отпустишь меня?
Сомс отвернулся. Почувствовав в глубине души тревогу, он замаскировал её спасительным гневом.
— Отпустить? Ты сама не понимаешь, что говоришь. Отпустить! Как я могу отпустить тебя? Ведь мы женаты! Чего же ты просишь? И о чём тут вообще рассуждать? Надень шляпу, и пойдём посидим в парке.
— Так ты не хочешь отпустить меня?
В её глазах, смотревших на Сомса, было что-то необычное и трогательное.
— Отпустить! — сказал он. — Куда же ты денешься, если я тебя отпущу? Ведь у тебя нет своих средств.
— Как-нибудь проживу.
Он быстро прошёлся по комнате взад и вперёд; потом остановился около неё.
— Пойми раз и навсегда, — сказал он, — я не хочу больше подобных разговоров. Пойди надень шляпу!
Она не двигалась.
— Тебе, должно быть, не хочется упустить Босини, если он зайдёт! сказал Сомс.
Ирэн медленно встала и вышла из комнаты. Вернулась она в шляпе.
Они вышли.
В Хайд-парке уже схлынула пёстрая толпа иностранцев и другой сентиментальной публики, которая разъезжает в полдень по дорожкам, чувствуя себя необычайно элегантной; на смену полудню пришёл час настоящего, солидного гулянья, но и он уже близился к концу, когда Сомс и Ирэн уселись под статуей Ахиллеса[49].
Сомс уже давно не бывал с ней в парке. Эти совместные прогулки были для него самым большим удовольствием в первые два года после женитьбы, когда сознание, что весь Лондон смотрит на него, обладателя этой очаровательной женщины, наполняло его сердце великой, хотя и затаённой гордостью. Сколько раз он сидел с ней рядом, безукоризненно одетый, в светло-серых перчатках, с лёгкий, надменной улыбкой на губах, и кивал знакомым, изредка приподнимая цилиндр!
Остались светло-серые перчатки, осталась презрительная улыбка на губах, но что теперь у него на сердце?
Стулья быстро пустели, но Сомс не уходил, словно заставляя Ирэн вытерпеть наказание. Раза два он заговаривал с ней, и она наклоняла голову или с усталой улыбкой отвечала «да».
Вдоль ограды шёл какой-то человек; он шагал так быстро, что прохожие оборачивались и смотрели ему вслед.
— Посмотри на этого болвана! — сказал Сомс. — Бежит сломя голову по такой жаре!
Ирэн быстро повернулась в ту сторону; он взглянул на неё.
— А! — сказал Сомс. — Это наш приятель «пират»!
И он сидел не двигаясь и насмешливо улыбался, чувствуя, что Ирэн тоже затихла и тоже улыбается.
«Поздоровается она с ним или нет?» — думал Сомс.
Но Ирэн не поздоровалась.
Босини дошёл до
