— В доме ликование, — бросила она, приписывая Флёр девять очков. Как фермеры?
— Самонадеянны.
— Неужели?
— Это ещё больше осложняет дело.
— Такая уж у них манера держаться.
— Чем вы занимались сегодня, Динни?
— Собирала цветы, гуляла с Флёр, играла с Катом, возилась со свиньями… Пять на тебя, Майкл, и семь на них. Вот уж подлинно христианская игра: делай партнёру то, что хочешь получить от него.
— Русская пулька! — задумчиво протянул Дорнфорд. — Странно слышать такое название от людей, ещё отравленных религией.
— Кстати, если вы собираетесь завтра к мессе, то до Оксфорда рукой подать.
— А вы со мной поедете?
— О да! Я люблю Оксфорд и только раз слышала мессу. Езды туда минут сорок пять.
Он посмотрел на неё таким же взглядом, каким спаниель Фош встречал её после долгого отсутствия:
— Значит, в четверть десятого на моей машине…
На другой день, когда она уселась с ним рядом в автомобиле, он спросил:
— Опустить верх?
— Пожалуйста.
— Динни, это прямо как сон!
— Хотела бы я, чтобы мои сны были такими же лёгкими, как ход у вашей машины.
— Вы часто их видите?
— Да.
— Приятные или дурные?
— Обыкновенные — всего понемногу.
— А бывают повторяющиеся?
— Один. Река, которую я не могу переплыть.
— А, знаю. Другие видят экзамен, который никак не выдержать. Сны безжалостны: они нас выдают. Были бы вы счастливы, если бы смогли во сне переплыть реку?
— Не знаю.
Они помолчали, затем он сказал:
— Эта машина новой марки: скорости переключаются совсем подругому. Но вы, наверно, не интересуетесь автомобилями?
— Я просто ничего в них не понимаю.
— А ведь вы несовременны, Динни.
— Да. У меня всё получается хуже, чем у других.
— Кое-что у вас получается лучше, чем у любого другого.
— Вы имеете в виду моё умение подбирать букеты?
— И понимать шутку, и быть такой милой…
Динни, убеждённая, что за последние два года она была чем угодно, только не милой, не ответила и сама задала вопрос:
— В каком колледже вы были, когда учились в Оксфорде?
— В Ориеле.
И разговор опять иссяк.
Сено было уже частично сметано в стога, но кое-где оно ещё лежало на земле, наполняя летний воздух благоуханием,
— Боюсь, — неожиданно признался Дорнфорд, — что мне расхотелось идти к мессе. Мне так редко удаётся побыть с вами, Динни. Поедем лучше в Клифтон и возьмём лодку.
— Да, погода такая, что грех сидеть в помещении.
Они взяли влево, миновали Дорчестер и возле Клифтона выехали к склону извилистой реки. Вышли из машины, наняли плоскодонку, немного проплыли и пристали к берегу.
— Отличный пример того, как осуществляются благие намерения, — усмехнулась Динни. — Намечаем одно, а получается совсем другое, правда?
— Конечно. Но иногда так даже лучше.
— Жаль, что мы не прихватили с собой Фоша. Он готов ездить в чём угодно, только бы ему сидеть у кого-нибудь в ногах и чтобы его посильнее трясло.
Ни здесь на реке, где они провели около часа, ни потом они почти не разговаривали. Дорнфорд словно понимал (хотя на самом деле не понимал), что в этой дремотной летней тишине, на воде, то залитой солнцем, то затенённой деревьями, он становится девушке гораздо ближе, чем раньше. Динни действительно черпала успокоение и бодрость в долгой лени этих минут, когда слова были не нужны, а тело каждой порой вбирало в себя лето — его благоухание, гул и неспешный ритм, его беспечно и беспечально парящую зелёную душу, чуть слышное колыхание камышей, хлюпанье воды и дальние зовы лесных голубей, доносящиеся из прибрежных рощ. Теперь она понимала, насколько права была Клер: с Дорнфордом в самом деле можно молчать.
Когда они вернулись в поместье, Динни почувствовала, что ей не часто выпадали на долю такие же молчаливые и отрадные утра, как это. Но она видела по глазам Дорнфорда, что между его словами: «Благодарю, Динни, я замечательно провёл время», — и его подлинными переживаниями — огромная дистанция. Его умение держать себя в узде казалось ей прямо-таки сверхъестественным. И, как всегда бывает с женщинами, сочувствие скоро сменилось у неё раздражением. Всё, что угодно, — только не эта вечная принуждённость, идеальная почтительность, терпение и бесконечное ожидание! Если все утро она провела с ним вместе, то всю вторую половину дня старалась избегать его. Глаза Дорнфорда, смотревшие на неё с грустью и некоторой укоризной, только усиливали раздражение Динни, и она изо всех сил притворялась, что ничего не замечает. «Экая вредная!» — сказала бы её старая няня шотландка.
Пожелав ему спокойной ночи у лестницы, она с искренней радостью заметила, какое растерянное у него лицо, и с не меньшей искренностью обозвала себя скотиной. Она ушла к себе в странном смятении, злясь на себя, на него, на весь мир.
— А, чёрт! — пробормотала она, нащупывая выключатель.
Тихий смех заставил её вздрогнуть. Клер в пижаме курила, забравшись с ногами на подоконник.
— Не зажигай, Динни. Иди сюда и посиди со мной. Давай подымим в окно.
Три настежь распахнутые рамы смотрели в ночь, простёртую под синим ворсом неба, на котором трепетали звезды. Динни выглянула в окно и спросила:
— Где ты пропадала с самого завтрака? Я даже не заметила, как ты вернулась.
— Хочешь сигаретку? Ты что-то нервничаешь.
Динни выдохнула клуб дыма.
— Да. Я сама себе противна.
— То же было и со мной, — тихо отозвалась Клер, — но теперь стало легче.
— Что ты для этого сделала?
Клер снова рассмеялась, и смех прозвучал так, что Динни немедленно задала вопрос:
— Ездила к Тони Круму?
Клер откинула голову, обнажив белую шею:
— Да, дорогая, я побывала у него вместе с нашим фордом. Мы подтвердили правоту закона, Динни. Тони больше не похож на обиженного сиротку.
— О! — сказала Динни и снова повторила: — О!
Голос у сестры был такой тёплый, томный, довольный, что щеки девушки вспыхнули и дыхание участилось.
— Да, как любовник он лучше, чем как друг. До чего же всеведущ закон, — он знал, чем мы должны стать. А в коттедже у Тони после ремонта очень мило. Только надо переделать камин на втором этаже.
— Значит, вы теперь поженитесь?
— Как можно, дорогая! Нет, сперва поживём в грехе. Потом посмотрим, а пока что приятно проведём время и все хорошенько обдумаем. Тони будет приезжать в город в середине, а я к нему — в конце недели. Словом, все как по закону.
Динни рассмеялась. Клер внезапно выпрямилась и обхватила руками колени:
— Я давно уже не была
