– Смогу отыскать. – Роб взял материю и поблагодарил хозяина.
– Новая одежка должна быть рассчитана на вырост, – ворчливо добавил Цирюльник, словно спохватившись. – Скажи, пусть оставит запас, не жалея, чтобы потом можно было выпускать понемногу.
Казалось, чаще всего в Эксмуте льет холодный дождь, шел он и сейчас, поэтому Роб завернул материю в овчину. Дорогу он знал. Два года назад он несколько раз бродил вокруг ее дома, надеясь что-нибудь подглядеть.
На его стук дверь почти сразу отворилась. Эдита взяла его за руки, втягивая в дом из-под дождя, и Роб едва не уронил сверток.
– Роб! Дай-ка я на тебя погляжу. Никогда еще не видела, чтобы человек так менялся всего за два года!
Он хотел сказать ей, что она за это время совсем не изменилась, но взглянул и словно язык проглотил. Эдита перехватила его взгляд, и ее глаза потеплели.
– А я тем временем постарела и поседела, – сказала она небрежно.
Роб покачал головой. Волосы у нее были все такими же черными, и все остальное – точно такое же, как ему помнилось, особенно красивые блестящие глаза.
Она заварила чай из мяты, и к Робу вернулся дар речи; он охотно и с большими подробностями рассказывал, где они с учителем побывали, что повидали – по крайней мере, поведал, что успел.
– Ну, а я, – сказала Эдита, – стала жить чуть получше, чем прежде. Времена не такие тяжелые, люди снова могут позволить себе шить одежду.
Он теперь только вспомнил, зачем пришел к ней. Развернул овчину и показал ей материю. Эдита заключила, что это отличная шерстяная ткань.
– Надеюсь, ее хватит, – озабоченно проговорила она. – Ты ведь вырос, теперь ты выше Цирюльника. – Схватила свои мерные ленты, отметила ширину плеч, обхват талии, длину рук и ног. – Получатся узкие штаны, просторная куртка и плащ. То-то славный будет у тебя наряд!
Роб кивнул и поднялся, не очень-то желая уходить.
– А что, Цирюльник тебя заждался?
Он объяснил, куда и зачем поехал Цирюльник, и Эдита махнула ему рукой, чтобы сел снова.
– Уже обедать пора. Я, конечно, не предложу того, чем он тебя кормит: свеженькой прожаренной говядины, как у короля, язычков жаворонков и жирных пудингов, – ты просто разделишь со мной ужин деревенской женщины.
Она достала из шкафчика лепешку и послала Роба под дождь: у родника был сарай, где она хранила сыр и кувшинчик молодого сидра. В сгущающейся темноте он два раза натыкался на ивы, ломая тонкие ветви; вернувшись в дом, нарезал сыр ломтиками, положил на лепешку, тоже нарезанную ломтиками, и нанизал все вместе на прутья, чтобы обжарить над огнем. Эдита улыбнулась, глядя на него:
– Ах, этот человек оставил на тебе неизгладимую метку.
– Но ведь в такую ночь вполне разумно разогреть еду, – улыбнулся Роб ей в ответ.
Они поели, попили, а потом просто сидели за столом и оживленно беседовали. Роб подбросил дров в огонь, который начал шипеть и дымить из-за того, что в дымовую дыру лил дождь.
– Непогода разгулялась, – заметила Эдита.
– Да уж.
– Плохо идти домой в темноте, да еще в такую бурю.
Робу приходилось ходить и в более темные ночи и под куда более сильным ливнем.
– Похоже, снег начинается, – сказал он.
– Значит, ты останешься здесь. И мне веселее.
– Спасибо вам.
Он, оцепенев, прошел снова к роднику, отнес остатки сыра и сидра, не осмеливаясь дать волю мыслям. Когда он вернулся в дом, Эдита снимала платье.
– Ты бы лучше снял с себя все мокрое, – сказала она, и, оставшись в одной ночной сорочке, преспокойно легла в постель.
Роб сбросил вымокшие штаны и куртку и разложил их по одну сторону круглого очага. Голый, он поспешил в постель и лег, дрожа, рядом с Эдитой между кожаными покрывалами.
– Холодно!
– Тебе и холоднее бывало, – улыбнулась она. – Когда я заняла твое место на ложе Цирюльника.
– А меня тогда отправили спать на полу, и ночь еще была такая морозная! Да, холодно было.
Эдита повернулась к нему.
– «Бедный малыш, растет без матери», – вот о чем я думала. Мне так хотелось пригреть тебя на ложе.
– Вы тогда протянули руку и погладили меня по голове.
Она тотчас положила руку на его голову, пригладила ему волосы, прижимая Роба лицом к своему теплому телу.
– На этом ложе я нянчила своих сыновей. – Она закрыла глаза. Потом развязала ворот сорочки и дала ему грудь, уже несколько отвислую.
Ощущение живой плоти во рту пробудило в нем (или ему так показалось?) давным-давно забытые младенческие воспоминания. Роб почувствовал, как защипало под веками. Эдита взяла его за руку, приглашая познакомиться с ее телом.
– Вот что ты должен делать. – Глаз она при этом не открывала.
В очаге громко треснуло поленце, но они этого даже не услышали. Намокший очаг немилосердно дымил.
– Легонько и терпеливо. Кругами, как ты и делаешь, – мечтательно говорила Эдита. Роб, несмотря на холод, отбросил и покрывало, и ее сорочку.
С удивлением увидел, что у нее толстые ноги. Его глаза вслед за пальцами изучали ее. Женское естество походило на то, что он себе представлял, но в свете очага сейчас можно было рассмотреть все в подробностях.
– Быстрее… – Она бы и еще что-то добавила, но Роб отыскал ее губы. Они не были похожи на материнские, к тому же Роб заметил, что Эдита проделывает что-то интересное своим жаждущим языком.
Несколько слов, сказанных быстрым шепотом, – и вот уже он оказался на ней, между полных бедер. В дальнейших указаниях нужды не было: повинуясь инстинкту, Роб попал куда надо и толкал, толкал…
Бог хороший плотник, подумалось Робу: ведь женщина была совершенной выемкой, а он – прекрасно подогнанным к этой выемке шипом.
Глаза Эдиты вдруг распахнулись, она посмотрела прямо на Роба. Губы изогнулись в странной усмешке, обнажая зубы, горлом она издала резкий хрипящий звук – Роб решил бы, что она умирает, если бы не слышал такого раньше много раз.
Уже не год и не два он видел и слышал, как другие предаются любви: отец с матерью в их тесном домике, Цирюльник с его бесконечными девками. Он давно пришел к убеждению, что в потаенном женском месте должно скрываться какое-то волшебство – иначе с чего бы мужчины так стремились туда? Во тьме тайны, покрывавшей ложе Эдиты, фыркая, словно лошадь, от дыма угасающего
