Медсестра проводила нас в небольшое помещение, где были одна кровать, один стул и всякая электроника, и подала Дженни сменную одежду.
– Добро пожаловать в родильное отделение для нищих, – примчавшись через несколько минут, весело проговорил своим басом доктор Шерман. – Пусть вас не смущает, что здесь лишь стены да потолок.
В палатах имелось самое современное оборудование, и там работали опытнейшие акушерки больницы. Поскольку бедные женщины часто не имели возможности позаботиться о себе, их роды протекали трудно.
– Вы попали в хорошие руки, – заверил нас доктор Шерман, осматривая Дженни. А потом он исчез – так же стремительно, как и появился.
С рассветом у Дженни начались регулярные схватки, и мы поняли, что действительно попали в хорошие руки. Медсестры были опытными специалистами. От них исходила уверенность, они проявляли заботу о роженице, проверяли пульс ребенка и помогали Дженни. Я беспомощно стоял в стороне, пытаясь поддержать жену, но толку от меня было мало. Один раз Дженни огрызнулась на меня сквозь сжатые зубы: «Если еще хоть раз спросишь, как дела, ВРЕЖУ ТЕБЕ ПО МОРДЕ!» Видимо, я выглядел уязвленным, поскольку одна из медсестер подошла ко мне, сочувственно постучала по плечу и сказала: «Добро пожаловать на роды, папаша. Все постигается с опытом».
Иногда я выходил из помещения и присоединялся к другим мужчинам, ожидавшим в холле. Каждый из нас, прижав ухо к двери той палаты, где рожала его жена, слушал ее крики и стоны. Я чувствовал себя немного нелепо в своей спортивной рубашке цвета хаки с короткими рукавами и легких туфлях, но казалось, что работники ферм не возражали против моего присутствия. Вскоре мы уже по-братски улыбались и кивали друг другу. Они не говорили по-английски, а я – по-испански, но это не имело никакого значения. Мы сообща переживали эти моменты.
Или почти сообща. В тот день я узнал, что в Америке обезболивание – это роскошь, а не необходимость. Тем, кто мог себе это позволить (или чья страховка покрывала эти расходы, как в нашем случае), делали анестезию. Примерно через четыре часа после начала родов к Дженни пришел анестезиолог: он ввел шприц с инъекцией, прикрепив его к капельнице. Через несколько минут нижняя часть туловища жены утратила чувствительность, и Дженни удобно устроилась на кровати. Мексиканкам в соседних палатах повезло меньше. Им приходилось рожать по старинке, и их дикие вопли продолжали витать в воздухе.
Шли часы. Дженни тужилась. Я поддерживал ее. На улице уже стемнело, когда я вышел в коридор, держа в руках подобие крошечного футбольного мяча, замотанного в кучу пеленок. Я поднял своего новорожденного сына над головой, и мои новые друзья, увидев его, прокричали: «Es el nino!»[13] Другие отцы тоже широко улыбались и поднимали вверх большие пальцы в знак одобрения – жест, понятный на любом языке. В отличие от наших жарких споров по поводу клички для собаки мы легко и почти мгновенно придумали имя нашему первенцу, назвав его Патриком, в честь первого Грогэна, прибывшего в Соединенные Штаты из ирландского графства Лимерик. К нам заглянула медсестра, которая сообщила, что послеродовая палата наверху освободилась. Казалось, что сейчас менять помещение не имело смысла, но сестра помогла Дженни сесть в кресло-коляску, положила ей на руки нашего сына и быстро увезла обоих. Деликатесы нам, в общем-то, не понадобились.
* * *В недели, оставшиеся до родов Дженни, мы с ней подолгу обсуждали, как лучше всего приучить Марли к появлению в доме новорожденного, который сразу же отберет у собаки роль любимца семьи. Не хотелось сильно огорчать пса. Мы уже наслушались историй про то, как собаки при появлении детей становятся очень ревнивыми и совершают кошмарные вещи: мочатся на подарки ребенка, переворачивают его кроватку или даже проявляют открытую агрессию. В итоге приходилось избавляться от собаки. Когда мы переоборудовали пустующую спальню под детскую, то разрешили Марли обнюхать детскую кроватку и принадлежности для малыша. Он изучал запах, пачкал вещи слюной и лизал до тех пор, пока не удовлетворил своего любопытства. В течение 36 часов после родов, когда Дженни находилась в больнице, я часто навещал Марли, прихватив с собой пеленки или другие предметы, пахнувшие ребенком. Однажды даже притащил ему использованный подгузник, который он так старательно обнюхивал, что я испугался: вдруг он всосет содержимое через ноздри, и ему потребуется дорогостоящая медицинская помощь.
Когда я наконец привез домой мать и дитя, Марли успел все забыть. Дженни положила малыша Патрика, заснувшего в люльке, на середину нашей кровати и отправилась со мной в гараж, чтобы поздороваться с Марли. Нас ждала шумная встреча. Когда Марли успокоился и перешел из состояния отчаянного буйства к стадии эйфории, мы привели его в дом. И намеревались заняться своими делами, не указывая ему прямо на появление ребенка. Таков был наш план. Просто будем находиться рядом, позволив ему самому обнаружить нового члена семьи.
Марли отправился за Дженни в спальню, засовывая свой нос в ее сумку, пока она распаковывала вещи. Само собой разумеется, он понятия не имел, что на нашей кровати лежит живое существо. И тут Патрик чуть пошевелился и издал тихий звук, чем-то похожий на писк птенца. Марли навострил уши и замер. Что за звук? Патрик снова пискнул, и Марли принял стойку охотничьей собаки, приподняв одну лапу. О господи, он сделал стойку, словно перед ним была… добыча. В этот момент я вспомнил перьевую подушку, с которой пес жестоко разделался. Он ведь не мог быть настолько тупым, чтобы принять ребенка за фазана, верно?
И вдруг пес рванул вперед. Это был вовсе не свирепый бросок, нацеленный на врага, он не оскалился и не зарычал. Но и приветственный прыжок его движение тоже не напоминало. Он ударился грудью о матрац с такой силой, что сдвинул кровать с места. Патрик проснулся и распахнул глазки. Марли попятился и снова прыгнул вперед, на этот раз его морда оказалась буквально в сантиметрах от пальчиков ног новорожденного. Дженни бросилась к ребенку, а я – к Марли и обеими руками стал оттаскивать его за ошейник. Пес был в ярости, он изо всех сил стремился дотянуться до нового существа, которое неведомо какими путями проникло в нашу
