Пэры все прибывали. Все эти обладатели громких имен входили в зал почти без всякого церемониала, так как посторонней публики не было. Вошел Лестер и пожал руку Личфилду; затем явились Чарльз Мордаунт, граф Питерборо, и Монмут, друг Локка, по инициативе которого он в свое время предложил переливку монеты; Чарльз Кемпбел, граф Лоудоун, которому что-то нашептывал Фук Гревилл, лорд Брук; Дорм, граф Карнарвон; Роберт Сеттон, барон Лексингтон, сын того Лексингтона, который посоветовал Карлу II прогнать историографа Грегорио Лети, слишком недостаточно догадливого, чтобы быть историком; красивый старик Томас Белласайз, виконт Фалькомберг; трое двоюродных братьев Ховардов: Ховард, граф Биндон, Боур-Ховард, граф Беркшир, и Стаффорд-Ховард, граф Стаффорд; Джон Ловлес, барон Ловлес, чей род прекратился в 1736 году, что позволило Ричардсону ввести Ловлеса в свой роман и создать под этим именем определенный тип. Все эти лица, выдвинувшиеся либо в области политики, либо на войне и прославившие собою Англию, смеялись и болтали. Это была сама история в домашнем халате.
Меньше чем за полчаса палата оказалась почти в полном составе. Дело объяснялось просто — предстояло королевское заседание. Более необычным обстоятельством были оживленные разговоры. Палата, еще недавно погруженная в сонную тишину, загудела, как потревоженный улей. Пробудило ее от дремоты появление запоздавших лордов. Они принесли с собой любопытные вести. Странное дело: пэры, находившиеся в палате с начала заседания, не подозревали о том, что произошло в палате, тогда как те, что отсутствовали, знали обо всем.
Многие лорды приехали из Виндзора.
Уже несколько часов, как все происшедшее с Гуинпленом стало достоянием гласности. Тайна — та же сеть: достаточно, чтобы порвалась одна петля, и все расползается. Весть о происшествиях, уже известных читателю, вся история о пэре, найденном на подмостках, о скоморохе, признанном лордом, еще утром разнеслась по Виндзору в кругу приближенных королевы. Об этом заговорили сначала вельможи, затем лакеи. Вслед за королевским двором событие стало известно всему городу. События имеют свой вес, и к ним вполне применим закон квадрата скоростей. Обрушиваясь на публику, они с невероятной быстротой вызывают всевозможные толки. В семь часов в Лондоне никто и понятия не имел об этой истории. В восемь часов в городе только и говорили, что о Гуинплене. Лишь несколько пожилых лордов, прибывших до открытия заседания, ни о чем не догадывались, так как не успели побывать в городе, где о случившемся кричали на всех перекрестках, а провели это время в палате и ровно ничего не заметили. Они невозмутимо сидели на скамьях, когда вновь прибывшие члены взволнованно обратились к ним.
— Каково? — спрашивал Френсис Броун, виконт Монтекьют, маркиза Дорчестера.
— Что?
— Неужели это возможно?
— Что?
— Да «Человек, который смеется»!
— Что это за «Человек, который смеется»?
— Как, вы не знаете «Человека, который смеется»?
— Нет.
— Это клоун. Ярмарочный комедиант. Невероятно уродливый, такой уродливый, что его доказывали в балагане за деньги. Фигляр.
— Ну и что же?
— Вы только что приняли его в пэры Англии.
— Вы сами — человек, который смеется, милорд Монтекьют.
— Я нисколько не смеюсь, милорд Дорчестер.
Виконт Монтекьют знаком подозвал парламентского клерка, и тот, поднявшись с мешка, набитого шерстью, подтвердил их светлостям факт принятия нового пэра. Затем он сообщил всякие подробности.
— Вот так штука, — сказал лорд Дорчестер, — а я все время беседовал с епископом Илийским!
Молодой граф Энсли подошел к старому лорду Юру, которому оставалось жить лишь два года, так как он умер в 1707 году.
— Милорд Юр?
— Милорд Энсли?
— Знали вы лорда Линнея Кленчарли?
— Старого лорда? Знал.
— Того, что умер в Швейцарии?
— Да. Мы были с ним в родстве.
— Того, что был республиканцем при Кромвеле и остался республиканцем при Карле Втором?
— Республиканцем? Вовсе нет. Он попросту обиделся. У него были личные счеты с королем. Я знаю из достоверных источников, что лорд Кленчарли помирился бы с ним, если бы ему предоставили место канцлера, доставшееся лорду Хайду.
— Вы удивляете меня, милорд Юр! Мне говорили, что лорд Кленчарли был честным человеком.
— Честный! Да разве честные люди существуют? Молодой человек, на свете нет честных людей.
— А Катон?
— Вы верите в Катона?
— А Аристид?
— Его прогнали, и поделом.
— А Томас Мор?
— Ему отрубили голову, и хорошо сделали.
— И, по вашему мнению, лорд Кленчарли…
— Был из той же породы. К тому же человек, добровольно остающийся в изгнании, просто смешон.
— Он там умер.
— Честолюбец, обманувшийся в своих расчетах. Знал ли я его? Еще бы! Я был его лучшим другом.
— Известно ли вам, милорд Юр, что в Швейцарии он женился?
— Что-то слыхал об этом.
— И что от этого брака у него был законный сын?
— Да. Этот сын умер.
— Нет, он жив.
— Жив?
— Жив.
— Невозможно.
— Вполне возможно. Доказано. Засвидетельствовано. Официально признано судом. Зарегистрировано.
— В таком случае этот сын унаследует пэрство Кленчарли?
— Нет, не унаследует.
— Почему?
— Потому что он уже унаследовал. Дело сделано.
— Уже?
— Поверните голову, барон Юр. Он сидит за вами на скамье баронов.
Лорд Юр обернулся, но Гуинплен сидел, опустив голову, и лица его не было видно.
— Смотрите! — воскликнул старик, не видя ничего, кроме волос Гуинплена. — Он уже усвоил новую моду. Он не носит парика.
Грентэм подошел к Колпеперу.
— Вот кто попался-то!
— Кто?
— Дэвид Дерри-Мойр.
— Почему?
— Он больше уже не пэр.
— Как так?
И Генри Оверкерк, граф Грентэм, рассказал Джону, барону Колпеперу, весь «анекдот», то есть историю о выброшенной морем и доставленной в адмиралтейство бутылке, о пергаменте компрачикосов, о королевском приказе, скрепленном подписью Джеффриса, об очной ставке в саутворкском застенке, о том, как отнеслись ко всем этим событиям лорд-канцлер и королева, об отречении от католических догматов в стеклянной ротонде, наконец о принятии лорда Фармена Кленчарли в члены палаты перед началом заседания. Оба лорда старались разглядеть сидевшего между лордом Фицуолтером и лордом Эранделом нового пэра, о котором столько говорилось, но, так же как и лорду Юру и лорду Энсли, им это не удалось.
Быть может, случайно, а может быть, потому, что об этом позаботились его восприемники, предупрежденные канцлером, Гуинплен сидел в тени, укрывавшей его от любопытных взоров.
— Где он, где же он?
Все, входя, задавали себе этот вопрос, но никому не удавалось как следует рассмотреть нового лорда. Некоторые, видевшие Гуинплена в «Зеленом ящике», сгорали от любопытства, но все их усилия были тщетны.
