У сестры Симплиции, когда она вступала в общину, были две слабости, от которых она постепенно избавилась: она питала пристрастие к сладостям, и она любила получать письма. Она никогда ничего не читала, кроме молитвенника, написанного крупным шрифтом и по-латыни. Она не понимала латыни, но понимала молитвенник.
Благочестивая девушка привязалась к Фантине, очевидно чувствуя в ней скрытую добродетель, и посвятила себя почти исключительно уходу за ней.
Господин Мадлен отвел сестру Симплицию в сторону и каким-то странным тоном, который припомнился сестре несколько позже, попросил ее позаботиться о Фантине.
Переговорив с сестрой, он подошел к Фантине.
Фантина каждый день так ждала появления г-на Мадлена, как ждут солнечного луча, несущего с собой тепло и радость. Она говорила сестрам: «Я только тогда и живу, когда приходит господин мэр».
В этот день ее сильно лихорадило. Увидев г-на Мадлена, она сейчас же спросила:
— А Козетта?
— Скоро, — ответил он, улыбаясь.
Господин Мадлен держал себя с Фантиной так же, как обычно. Только вместо получаса он, к великому удовольствию Фантины, просидел целый час. Он тысячу раз повторил окружающим, что больная ни в чем не должна нуждаться. Все заметили, что на минуту лицо его стало очень мрачным. Однако это объяснилось, когда узнали, что врач, нагнувшись, шепнул ему на ухо: «Ей значительно хуже».
Затем он вернулся в мэрию, и конторщик видел, как он, внимательно изучив дорожную карту Франции, висевшую у него в кабинете, карандашом записал на клочке бумаги какие-то цифры.
Глава 2
Проницательность дядюшки СкофлераИз мэрии он направился на другой конец города, к некоему фламандцу Скауфлеру, а на французский лад — Скофлеру, который отдавал внаем лошадей и «кабриолеты по желанию».
Чтобы кратчайшим путем добраться до этого Скофлера, надо было идти по безлюдной улице, где находился церковный дом того прихода, к которому принадлежал г-н Мадлен. По слухам, священник этого прихода был человек достойный и почтенный, умевший при случае подать добрый совет. В ту минуту, когда г-н Мадлен поравнялся с церковным домом, на улице был только один прохожий, и этот прохожий заметил следующее: уже миновав дом священника, г-н мэр остановился, немного постоял на месте, потом вернулся обратно и дошел до ворот этого дома; в воротах была калитка с железным стукальцем; он быстро взялся за стукальце и приподнял его, потом снова остановился и как бы замер в раздумье; однако по прошествии нескольких секунд, вместо того чтобы громко постучать, он тихонько опустил стукальце и пошел дальше с поспешностью, которой до того не обнаруживал.
Господин Мадлен застал Скофлера дома, за починкой конской сбруи.
— Дядюшка Скофлер, — сказал он, — есть у вас хорошая лошадь?
— У меня все лошади хороши, господин мэр, — возразил фламандец. — Что значит, по-вашему, «хорошая лошадь»?
— Такая, которая могла бы пробежать двадцать лье за один день.
— Черт возьми! — воскликнул фламандец. — Двадцать лье!
— Да.
— Запряженная в кабриолет?
— Да.
— А сколько времени она будет отдыхать после такого конца?
— Если понадобится, она должна быть в состоянии выехать обратно на следующий же день.
— И проделать такой же путь?
— Да.
— Черт возьми! Черт возьми! Как вы сказали? Двадцать лье?
Господин Мадлен вынул из кармана листок бумаги, на котором было карандашом набросано несколько цифр. Он показал их фламандцу. Это были цифры: пять, шесть и восемь с половиной.
— Видите? — оказал он. — Всего девятнадцать с половиной, то есть все равно что двадцать лье.
— Господин мэр, — сказал фламандец, — у меня есть то, что вам нужно. Моя белая лошадка. Вам, наверно, как-нибудь случалось ее видеть. Это коняшка из нижнего Булонэ. Горяча, как огонь. Сперва ее думали объездить под седло — куда там! Брыкается, скидывает всех на землю. Решили, что она с пороком, не знали просто, что с ней и делать. Я купил ее и запряг в кабриолет. И что же вы думаете, сударь? Этого-то ей и надо было. Послушна, как овечка, быстра, как ветер. Дело в том, что не надо было садиться ей на спину. Не желала она ходить под седлом. У каждого свой норов. Везти — согласна, нести на себе — ни за что. Видно, уж так она про себя и порешила.
— И она пройдет такое расстояние?
— Пройдет все ваши двадцать лье. Крупной рысью и меньше чем за восемь часов, но только при некоторых условиях.
— При каких же?
— Во-первых, на полдороге вы дадите ей часок передохнуть; она поест, и пока она будет есть, кто-нибудь должен побыть при этом, чтобы работник постоялого двора не отсыпал у нее овса, а то я замечал, что на постоялых дворах конюхи пропивают больше овса, чем лошади его съедают.
— За этим последят.
— Во-вторых… А что, этот кабриолет нужен вам самим, господин мэр?
— Да.
— А умеете ли вы, господин мэр, править?
— Да.
— Хорошо, но только, господин мэр, вы должны ехать один и без поклажи, чтобы не перегружать лошадь.
— Согласен.
— Но послушайте, господин мэр, ведь, если с вами никого не будет, вам самим придется потрудиться и присмотреть за кормежкой.
— Об этом мы уже договорились.
— В-третьих… Я возьму с вас по тридцать франков в сутки. Простойные дни оплачиваются так же. Ни на грош меньше, и прокорм коня за ваш счет, господин мэр.
Господин Мадлен вынул из кошелька три наполеондора и положил их на стол.
— Вот вам за два дня вперед.
— И в-четвертых, для такого конца кабриолет будет слишком тяжел и утомит лошадь. Лучше бы вы, господин мэр, согласились ехать в моем маленьком тильбюри.
— Согласен.
— Экипаж легкий, но открытый.
— Это мне безразлично.
— Но подумали ли вы, господин мэр, о том, что у нас зима?
Господин Мадлен не ответил.
— И что на улице стоит сильный холод? — продолжал фламандец.
Господин Мадлен хранил молчание.
— И что может пойти дождь?
Господин Мадлен поднял голову и сказал:
— Завтра, в половине пятого утра, тильбюри вместе с лошадью должны стоять у моих дверей.
— Слушаю, господин мэр, — ответил Скофлер; потом, соскабливая ногтем большого пальца пятно на деревянном столе, добавил тем равнодушным тоном, каким фламандцы так искусно прикрывают хитрость: — Да! Только сейчас вспомнил! Ведь вы, господин мэр, еще не сказали, куда вы едете. Куда
