– Поднимитесь наверх и осторожно посмотрите на ложу Фарука. Когда эти очаровательные девочки выйдут на сцену, вы должны очень внимательно разглядеть его лицо. У вас будет ровно десять минут, ни одной больше.
Офелия поняла, что сейчас Беренильда обращается именно к ней, а не к Миму. Она вышла в коридор и стала подниматься по лесенке, ведущей к мосткам над сценой. Но скоро убедилась, что пышные складки театрального занавеса не позволят ей разглядеть оттуда зал. Тогда она сбежала вниз и направилась к полутемным кулисам, где теснились хористки в шуршащих платьях, похожие на всполошенных лебедей.
Раздались жидкие аплодисменты, – это поднялся занавес. Оркестр заиграл начало увертюры. Хористки вышли на сцену и громко запели в унисон: «Сеньоры, не угодно ль вам послушать дивное сказанье о пламенной любви и смерти роковой?» Офелия осторожно заглянула в щелочку между декорациями. Она увидела сначала спины хористок и, наконец, зрительный зал Оперы.
Девушка сняла мешавшую ей шляпу с длинной лентой и приложила бинокль к очкам. На этот раз ей удалось как следует разглядеть ярко-красные с позолотой кресла партера. Свободных мест почти не было. И хотя официально спектакль уже начался, знатные особы продолжали болтать друг с другом, прикрываясь веерами. Офелия нашла их поведение крайне невежливым – ведь хористки репетировали свое выступление много дней подряд. Уязвленная этим зрелищем, она навела бинокль на верхние ярусы. В зале их было пять. Все ложи оказались заняты. Однако и там зрители разговаривали, смеялись, играли в карты и даже не думали слушать пение хора.
В двойных стеклах бинокля появилась большая центральная ложа, и Офелия затаила дыхание. Там сидел Торн. Затянутый в черный мундир с эполетами, он пристально смотрел вниз – как предположила девушка, на свои любимые карманные часы. Значит, должность интенданта была настолько высокой, что давала ему право находиться в этой ложе… Рядом с ним Офелия увидела и Арчибальда в старом цилиндре. Он беззаботно разглядывал свои ногти. Оба старательно не замечали друг друга и при этом даже не притворялись, что интересуются спектаклем. Офелия не смогла удержаться от досадливого вздоха. Да, поистине, эти двое – дурной пример для остальных зрителей.
Она медленно повела биноклем вдоль шеренги дам, сверкавших бриллиантами, – вероятно, фавориток правителя, – пока в поле ее зрения не попал человек огромного роста, настоящий великан в элегантном меховом плаще. Изумленная Офелия смотрела на него во все глаза. Вот он какой, Дух Семьи, перед кем пресмыкаются все эти кланы, все эти аристократы, все эти женщины! Тот, к кому Беренильда питает безумную страсть. Тот, ради кого убивают не задумываясь. Уже много недель богатое воображение Офелии рисовало ей образ правителя – противоречивый, одновременно ледяной и страстный, кроткий и жестокий, блестящий и пугающий.
Апатичный…
Вот первое слово, пришедшее ей на ум при виде этого гиганта, сидящего на троне в вялой позе ребенка, которому все наскучило. Он поставил локти на барьер ложи и ссутулился так, что выглядел горбатым. Его подбородок лежал на сжатом кулаке – видимо, для того, чтобы не дать упасть голове. Офелия сочла бы его спящим, если бы не уловила слабый проблеск взгляда из-под опущенных век.
Несмотря на бинокль, она плохо различала лицо Фарука. Вероятно, это ей удалось бы, обладай оно характерными, резко выраженными чертами. Но перед ней было лицо классической мраморной статуи. Глядя на него, Офелия поняла, отчего все потомки правителя отличались бледностью кожи и волос. Этот безбородый и безусый лик, на котором едва виднелись дуги бровей, линия носа и складка губ, казался созданным из перламутра. Он был безупречно гладким, без теней, без шероховатостей. Длинная белая коса обвивала тело Фарука, как странная ледяная река. Он казался одновременно старым, как мир, и юным, как бог. И, без сомнения, был красив, но Офелия сочла эту красоту такой нечеловеческой, что она ее не взволновала.
Внезапно девушка уловила искру интереса в его мертвенном взгляде. Это произошло в тот момент, когда на сцене появились сестры Арчибальда. С плавной медлительностью змеи Фарук повернул голову к девушкам. Офелия увидела, как шевельнулись его губы и как все фаворитки, побледнев от ревности, передали по цепочке его слова Арчибальду. Комплимент правителя явно пришелся послу не по вкусу. Офелия увидела, как Арчибальд встал и покинул ложу.
А Торн тем временем так и не оторвал взгляда от часов. Ему не терпелось вернуться в свое интендантство, и он даже не собирался этого скрывать.
Интерес, проявленный Фаруком к сестрам посла, мгновенно стал достоянием всего зала. Новость распространилась со скоростью ветра, от балконов до партера. Аристократы, до сей минуты высокомерно игнорирующие спектакль, начали бурно аплодировать. То, чем восхищался Дух Семьи, восхищало и его придворных.
Офелия оторвалась от щелки и надела шляпу гондольера. Она выполнила наказ Беренильды и теперь могла вернуть ей бинокль.
А за кулисами уже толпились зрители, спешившие выразить свой восторг сестрам Арчибальда. И ни один из них не удостоил взглядом Беренильду, которая сидела тут же, в своей гондоле на полозьях, как одинокая, всеми покинутая королева. Когда Офелия вошла в гондолу, чтобы занять место гребца, она услышала, как красавица горько прошептала, не переставая улыбаться:
– Наслаждайтесь этими крохами славы, малютки мои, слава так эфемерна!
Офелия опустила пониже мягкие поля шляпы, чтобы скрыть лицо. От слов Беренильды по спине у нее пробежал холодок.
Из оркестровой ямы уже разносились звуки скрипок и арф, возвещавшие выход Изольды. Канаты лебедки мягко стронули с места гондолу, и она плавно заскользила вперед на своих полозьях. Офелия сделала глубокий вдох, чтобы набраться храбрости. Ей предстояло исполнять роль гондольера до самого конца первого действия.
Гондола вплыла на сцену, и тут Офелия недоуменно воззрилась на свои пустые руки. Она забыла весло за кулисами!
Девушка бросила умоляющий взгляд на Беренильду, в безумной надежде, что та найдет какое-нибудь чудодейственное средство спасти ее от насмешек. Но певица, блистающая красотой в свете рампы, уже вдохновенно исполняла арию. Офелии пришлось выпутываться самой. За неимением лучшего, она стала изображать движения гребца без своего драгоценного аксессуара.
Возможно, она и не привлекла бы к себе внимание публики, если бы не стояла у всех на виду, во весь рост, на носу гондолы. Умирая от стыда, она стиснула зубы, когда из зала донеслись раскаты смеха, заглушавшие чарующее пение Беренильды: «О ночь любви в небесном граде, ты не сравнима ни с какой другой…» Беренильда, сбитая с толку шумом, ослепленная светом рампы, на миг даже задохнулась и умолкла, пока не поняла, что насмехаются не над ней, а над ее гондольером. А Офелия изо всех сил спасала положение, молча пытаясь грести невидимым веслом. Иного выхода не нашлось: стоять, опустив руки, было бы еще хуже. Миг спустя Беренильда оправилась от изумления, изобразила сияющую улыбку, которая пресекла смешки в зале, и как ни в чем не бывало возобновила пение.
Сейчас Офелия искренне восхищалась ею. Ей-то самой потребовалось много взмахов воображаемого весла, чтобы оторвать взгляд от своих башмаков. Вокруг нее разворачивались сцены любви, ненависти и мщения, а у нее все сильнее болели ребра. Она попыталась отвлечься, представляя себе, что вокруг картонных домов, под нарисованными мостами, течет и журчит настоящая вода… Но, увы, это зрелище совсем ненадолго помогло ей забыть о боли.
Тогда она рискнула взглянуть из-под полей своей шляпы на почетную ложу. Ей было интересно, что там делается. Фарук на троне совершенно преобразился. Его глаза горели
