– Слава Всеволоду, князю Рязанскому! Слава!
– Слава княгине! Слава!
Потом был пир. Мужчины и женщины сегодня не расходились праздновать делясь по гендерному признаку. Причина была не та. Шумел стол, веселился знатный люд, вино лилось рекой, а здравницы сыпались как из рога изобилия. Челядинцы бегом внесли на носилках целиком зажаренных трех свиней и полузажаренного быка. С присущей осторожностью, свойственной домашней прислуге, установили на пустовавшие места стола. Нос тут же уловил запах пряностей и крови, стекавшей с носилок. Специальные умельцы, острыми ножами кромсали ломти с туш, а в скорости и они уступили место подавальщикам. Шум прославлений и речей в адрес хозяев застолья, уступил место утолению голода. Только-только оттащили носилки заваленные объедками костей, а челядь спешит поставить на опустевшее место вертелы, с нанизанными на них зайцами, фазанами, каплунами, утками. Следом, словно боясь не успеть попотчевать гостей, высыпала в зал пиршеств, наверное вся поварня, неся уже на больших вертелах дичину, запеченных оленей, диких кабанчиков. Гости переведя дух, снова усердно заработали челюстями. Вино выпивали литрами. При всем, при том, народ от такого изобилия вынужден был периодически подниматься с мест и ненадолго отходить по своим неотложным делам.
Но не хлебом единым, как говорится… Дудочники и рожечники, своей музыкой стали повышать градус веселья. Кое-кто из гостей налившись не в меру вином, и сам раньше времени попытался пуститься в пляс. Эх! Чего уж там… Но сегодня князь благосклонен ко всем, Улыбнулся и хлопнул в ладоши. Ясно, чего велит! Пора народ шевелить. Скоморохи как заправские акробаты, крутились и прыгали, выделывали коленца, корчили рожи, смешили собравшихся. Им всячески подыгрывали и музыканты, гусляры, ложкари и рожечники.
Подле князя умильно улыбаясь, сидела княгиня, разодетая в шушпан и расшитый бисером и жемчугом навершник. В конце застолья государь поднял чашу с вином в честь своего зятя, князя Курского.
– Через десять дён, дружине и гридням, а тако ж боярским полкам, бысть готовым к походу. Идем на Чернигов!
Гул одобрения прошелся по залу. Кто-то, перекрывая общий шум, задал вопрос.
– А вятичи? Как с ними быть, княже? Ведь купцам, да и боярству по дорогам от Мурома на сход и проходу-то нет! Ведь совсем распоясались племена, что под своей пятой зарь держит!
Семя вброшено, пустило ростки, заставив подвыпивших озвучить чаяния.
– К ногтю заря прижать!
– В распыл вятичей!
Князь благосклонно воспринял речи бояр и купечества. Выпито было не мало, а посему слегка неверным движением поднялся на ноги, возвысившись над столом, заставив умолкнуть разошедшихся, подвыпивших бояр. Ответил:
– Вернемся с победой, и их примучим. Сам знаю, что давно нужно ихнего заря за бороду потрепать, а то и голову с плеч долой!
Торжествующий рев разнесся по дворцовым пределам, выплеснулся наружу.
– Слава государю!
Ночь постучалась в окна дворца. На стенах слуги вставляли в кованые светцы факелы. Подвыпивший народ во многом числе, едва шевелили языками. Самого князя под белы рученьки, после ухода супруги и самого повели в опочивальню. Мероприятие, превратившееся в пьянку, продолжалось, когда один из рожечников, старый музыкант, шмыгнул за ряд своих коллег. Запылала свеча в круге, установленная прямо на каменный пол за спинами оркестрантов. Вряд ли кто-то из гостей и прислуги слышал в шуме голосов при музыкальном сопровождении, слова наговора на горящее пламя свечи, производимое стариком.
– Закажите и сотворите Все-Боже, а боле Велесе, в сем дому и округ него и близ округи его, сонпочиванье. Лодьею быстрою, легкою мыслию, в отдохновение от трудов праведных перенесите все мыслящее, имеющее душу а тако ж нежить домашнюю в ино заречное. Мару, а морока страхи-притороки, чары, кикиморы, навии, иновы, узы, а наузы смойте-отведите. В ладе, в усладе со всеми пребудьте, чтоб в здравье проснуться, в явь возвернуться! Гой! Сон да вам в очи, да во сей ночи, а за дня дела поклоном чела богам родным многим, чьи пути-дороги со мною вместе, а иного несте. Тут сну достаток, нову дню початок в ладу со насельниками! Гой! Сон да вам в очи, да во сей ночи, стани до утра оберег чела. Тут сну достаток, нову дню початок, а боле всего оберег добро! Гой!
Свеча и ее горящий фитилек таили в себе глубинный, сакральный смысл, а слова наговора ручейком потекли по всему дворцовому пространству. Боярский пир утихал на глазах. Буйные головушки сникли на столы, кто-то уронил серебряную ложку на пол и она со звоном покатившись, не смогла добудиться хозяина. Хмельной храп слышался повсеместно. И только музыканты, да скоморохи бодрствовали. Старый ведун подошел к высокому широкоплечему умельцу веселить, с интересом и ухмылкой созерцавшему происходящее, отчитался, хоть и так видно было глазам.
– Все, княже. Во дворце все спят. Можно без страха начинать.
– Добро ведьман. С нами в покои пойдешь, вдруг кто оклемается.
– Вряд ли.
– Ничего, прогуляешься, Бужан, худа не будет. Молчан!
– Здесь я, княже.
– Тебе сидень в подробностях рассказывал, где опочивальня, вот и веди.
Не производя шума, как говорится, на мягкой лапе, десяток скоморохов покинули достойное общество. Подсвечивая дорогу факелом, поднялись на второй этаж массивного здания дворца, не раз по дороге натыкаясь на спящих гридней и челядь, устроившуюся почивать там, где их застал колдовской сон. Прошли по широкому коридору.
– Здесь. – Произнес провожатый.
У массивной двери, закрыв проход телами, прямо на полу спали посапывая два молодых гридня. Пара скоморохов метнувшись, растащили помеху в стороны, все вошли в незапертую изнутри дверь. Пройдя вглубь помещения, встали у широкой кровати. Князь Ростовский, разбросав руки в стороны, раскрывшись от одеяла, подхрапывал. Рядом с ним лежала нагая дева, явно не княгиня. Густые светлые волосы с ее головы разметались по подушке. Старший кивнул подручному.
– Кончай, Бакута. Незачем медлить.
Вынув из складок одежды тонкий нож, скоморох без затей проткнул им грудину в области сердца. Ростовский князь всхлипнул, перед смертью успел открыть глаза и даже обозреть стоящих с факелом людей у кровати.
– Ну, вот и все! – констатировал глава убийц. – Уходим.
Выйдя за дверь, скоморохи цепочкой потянулось на выход, лишь старик-ведьман задержался. Подойдя к
