Фынь Мань мог удостоиться ученого звания, стать сановником, не поступи он глупо в решающие дни. Минуло двадцать лет ученья – это еще очень короткий срок, – и тридцатилетний Фынь Мань был допущен к государственным испытаниям. После проверки объемистое сочинение Фынь Маня было сожжено, а сам он ославлен, как вор, покусившийся обокрасть радушных хозяев.
Отверженный Фынь Мань действительно был виновен. Испытуемые доказывали свою ученость отнюдь не буквальным повторением заученного, но рассуждениями по поводу текстов: есть разница между поверхностным усвоением на память и настоящим познанием. Фынь Мань позволил себе выйти за границы дозволенного, оспорив одну-две принятые истины.
Неуважение к общепризнанному неприятно для всех. Некоторую игру мысли ученые суны могли позволить столь же ученому собрату. Свободомыслие ученика вызвало гневный протест дальновидных ученых: по какому праву ничтожество, ровно ничем себя не утвердившее в науке, осмеливается? Что будет дальше? И с наслаждением добродетели, уличившей порок, ученые выгнали наглого.
Родись Фынь Мань в семье, с трудом добывающей на рис себе, истощая силы содержаньем будущего ученого, он был бы скромнее, не для вида – что ненадежно, – но всею душой. Фынь Мань, сын ученого, не рисковал преждевременной могилой сановного отца. Досыта кормясь крохами родительского стола, Фынь Мань питался и семейной мудростью, получая наставления годами и приказы перед длинным месяцем государственных испытаний. Безусловная покорность отцу есть одна из основ Поднебесной. Позор сына был также нарушением сыновнего долга. Преступник был проклят и выброшен на улицу пинками старательных слуг. Как случается часто, сын не понимал, а отец не мог допустить мысли о том, что пошлость старшего снабдила младшего ростками мерзкого вольнодумия.
Не умея что-либо делать руками и ничего не зная о жизни, тридцатилетний Фынь Мань, растерявшийся и голодный, пустился просить милостыню. Через два-три дня он едва не лишился жизни: в книгах ничего не было о союзе нищих, права которого Фынь Мань неосторожно нарушил.
Несчастного подобрал вор, прельщенный лоском, еще видным из-под нараставшей коросты грязи. Воры тоже объединялись тайным сообществом. Чтобы получить права сочлена, следовало пройти науку и выдержать испытания. Неловкий Фынь Мань был отвергнут и здесь.
Объявленный набор солдат спас жизнь Фынь Маня, которой угрожали сразу голод, длинное шило, которым союз нищих расправлялся с нарушителями монополии, и плаха, куда Фынь Маня толкнули бы либо неопытность в нарушении законов, либо сами воры по тем же соображениям, по каким нищие пускали в ход шило, а также по дополнительным: судьи становятся излишне деятельными, когда число нераскрытых преступлений превышает какую-то норму…
В солдатах неудачливый ученый, а также неспособный вор и стал Фынь Манем, скрывшись от отца: тот мог подать некий знак, узнав, что сын вконец опозорил родовое имя.
И здесь Фынь Мань оказался неудачником. Глядя на мир из-за широкой отцовской спины, он воображал, будто все низшие, невежественные почитают ученых. Так оно и было. Но низшие нуждались в осязательных приметах учености, поэтому и товарищи, и начальствующие сумели укротить самозванца. Уподобленный псу, Фынь Мань лизал солдатские миски, упражняясь в истинно собачьем подобострастии.
Самой легкой считалась служба в коннице – конника возила лошадь, а не собственные ноги, как в пехоте. Самой трудной – около боевых машин, где приходилось работать, да еще рискуя либо получить увечье, либо жизнью и в мирные дни. Через три года Фынь Маня перевели к машинам. Тут ему пригодились не науки – ни сами машины, ни обслуживающие их люди не занимаются философскими рассуждениями, – но память. Изучение цзыров развивает способность запоминать и мысленно видеть даже самые сложные сочетания рычагов, тяжей, блоков, в чем Фынь Мань убедился, к собственному удивлению и к удовольствию начальников.
Из ста тысяч сусликов не слепишь и одного верблюда, а из всех ящериц Поднебесной – самого маленького дракона. Среди невежественных начальников и товарищей Фынь Мань оказался единственным верблюдом или драконом. Обучившись многому, он постиг драгоценность скромности., Вскоре – года через четыре – Фынь Мань получил высокое звание младшего помощника четвертого заместителя начальника боевых машин войска провинции. Машины нравились Фынь Маню. Он занимался незаметными для начальников усовершенствованиями и сочинял для себя способы защиты городов и нападения на них. Но втайне, ибо начальники обидчивы, и самое большое оскорбленье для них – умные подчиненные.
Один из таких способов Фынь Мань предложил великому монгольскому хану: повалить стену через подкоп. Как? Через подземный ход из-под подошвы стены уносят землю, а стену снизу подпирают столбами. Столбы поджигают сухой щепой, залитой маслом. А будет ли дерево гореть под землей? Будет, дым потянет через другой ход.
Тенгиз велел хорошо кормить Фынь Маня, а к работам приставить охрану. Фынь Маню позволено было набрать из пленников сколько будет нужно. При успехе великий хан обещал полезным сунам награду и постоянную службу.
Тенгиз навещал работы – дело, не виданное им. Суны сновали с удивительной для монголов ухваткой – как муравьи. Слабосильные, они часто сменялись, отдыхали, хватая воздух разинутыми ртами, почти голые, тощие – все ребра наружу, и все же облитые потом. И опять ползли, скребли, сверлили, грызли, и усмиренная земля лилась непрерывной почти струей из подкопов, начатых сразу в четырех местах. Переползая один через другого, там, в глубине, суны, наверное, переплетались, как змеи. Подкопы глотали доски, короткие и длинные бревна, выбрасывая землю и будто бы насмерть замученных сунов, задыхающихся, облепленных жидкой грязью из пыли и пота.
На третий день великий хан привел с собой младших братьев, приказав явиться начальникам тысяч и сотен. Входы в подкопы были заслонены от Су-Чжоу камнеметами. Фынь Мань, желая все предусмотреть, завесил камнеметы сшитыми шкурами коров, лошадей, верблюдов. Шкуры поливали водой – осажденные пытались поджечь машины горящими стрелами. Чтоб не выдать замысел, выброшенную землю отвозили ночами подальше.
Монголы теснились молча, не выдавая изумленья перед ловкостью сунов. Каждый, сидя
