Честь гостя – в руках хозяина, и чрезмерность внимания к гостю близка к унижению его.
Будто не замечая скорби равви Исаака, Бхарави и тибетец беседовали с Андреем.
– Скажи, как люди твоей земли общаются с Небом?
– Ответ на такое превосходит мои силы, – начал Андрей. – Я попытаюсь, но не будьте строги ко мне. – Он продолжал медленно, как посол, который излагает главное: – При прадедах русские князья приняли христианскую веру, и наши люди крестились толпами. В моем детстве священник научил меня верить в чудо озарения истиной, которая свыше пролилась на Русь…
– И это благо, – отозвался Бхарави, – вера в высшее возвышает меня, и души людей ищут чуда.
Соглашаясь, Андрей наклонил голову. Подумав, он продолжил:
– Мужая, я понял – к тем дням обветшала прежняя русская вера. Такое же было у римлян, у греков. И у них христианство заменило их прежнюю одряхлевшую веру. А к памятному для нас году крещения Руси многие русские уже были христианами. Да, деревья и злаки, где ни растут все одинаково питаются водой из небесных туч. Этим примером я хочу вам сказать, что моя земля и до своего озаренья учением Христа не была темным, диким местом. Крестившись, мы сохранили былые законы и обычаи. В речи нашей, не кривя душой, мы поминаем имена старых богов, ибо мы не стыдимся прошлого. И у нас не преследуют тех, кто еще держится старой веры. У нас нет гонений на инаковерующих людей других народов, тогда как греки, латиняне, арабы жестоки к иноверным.
– Проповедующий насилием – враг самому себе, – заметил Бхарави, – такой губит свое учение.
– И я осуждаю таких, – сказал Андрей. – Но что еще мне сказать? Судить о сущности высшего я не могу. Бога я чту в чести, в любви, надежде, милосердии, разуме…
– Да, это его имена, – сказал тибетец. – Их много. Мудрец твоей веры, не помню его трудное имя, назвал бога Владыкой Тишины. Вспомним еще одно имя Неба – Покой – Мир Души. Покой есть движение, в нем Душа, оплодотворяясь Любовью, разрывает Круг вещей. Безмерно усилие бабочки, сотворяющей себя из личинки. Безмерно усилие личинки, сотворяющей из себя бабочку. Разум соблазняет человека непокоем, и человек бежит и бежит, но внутри Круга, – и он неподвижен.
Андрей взглянул на тибетца, отвел глаза, но темно-коричневое лицо будто осталось перед ним, цвета старого луба, в странных твердых морщинах. Без возраста, каменно-спокойное и такое грубо-чужое, что не назовешь и уродливым. А под ним – те же заботы, те же тревоги обо всем, обо всех. Живая душа, свой! Такие встречи на крутой лестнице дней – это пир, это высшая роскошь. Андрею захотелось встать, крикнуть: о вы, братья мои! И вдруг его потянуло на Русь, домой, так потянуло, как, может быть, никогда еще за долгие годы странствий.
Мгновение остановилось, щедро помедлив. Потом время вновь двинулось в будущее.
– Есть еще знание и незнание, – сказал Андрей. – Знай сильные духом, как редка их сила, они были бы куда храбрее. И умные тоже. Ведь редкость и ум. Стало быть, сомнение в себе тоже от бога?
– Это сказано справедливо, – одобрил Бхарави, а тибетец улыбался. Радуясь удачно выраженной мысли, он сказал:
– Незнание нужно, как и сомнение. Они могут оградить человека от искушения насилия, как перила моста ограждают от падения тех, кто боится высоты.
– Есть и третье – хитрость, – продолжал Андрей. – Она не стеснена. Она способна нагло попирать и силу, и ум. Несправедливо это как будто. У нас говорят: «Бог знает…» Много нужно работы, чтобы построить дом, который один человек развалит за утро. Хитрость… Горькое презренье сильных и умных – мед перед ядом презренья хитреца.
– Это тоже правда, – согласился Бхарави.
– А ты знаешь, о каком яде я думаю сейчас? – спросил Андрей.
Трое невольно потянулись друг к другу, и Бхарави ответил за себя и за тибетского гостя:
– Знаем!
– О яде, который убил?
– Да, да, – подтвердил Бхарави и, читая мысли русского, продолжал: – Может быть, когда-либо откроется, кто остановил Тенгиза, сына Гутлука, соком грибов или чем-то еще. Но думаю, не откроется. К чему? Совершившееся – совершилось.
– Мы – точно братья, – сказал Андрей. – Ничто не изменится, если имя убийцы – Случай, Судьба, Небрежность… Таких слов много, и мы, не соглашаясь со злой волей, возлагаем надежду на божий суд. Так ли, иначе ли, но суны имеют в монголах опасных соседей. Что будет?
– Сейчас – ничего. Даже война нуждается в отдыхе. Скоро пойдут караваны. Ты без помехи уйдешь на запад, он, – Бхарави кивнул на Исаака, погруженного в молитву, – на восток. Пока – будет мир. Суны – множество, но им хватает пределов Великой Стены.
– А потом? – спрашивал Андрей. – Чего ждать потом?
Потом… Суны и сильны, и слабы. Верховная власть развращена. Монголы ленивы, жестоки, как дети, любят оружие и развлекаются войной. Может быть, найдется кто-то среди них же, только среди них, кто научит их находить счастье в мире. Но, не умея трудиться, они скучают, скучают… Им снятся походы.
Наверху смеркалось. Из продуха в каменной плите-крыше падал тусклый, слабый свет, и пещера-келья казалась погруженной в туман. За дверью был слышен шорох многих ног, издали, из храма Будды, доносился глухой звук меди.
– Не знаю, не
