Равнина покрывалась палатками, которые, казалось, вырастали готовыми из повозок. Другая толпа людей вторглась в рощу, молча воздвигла высокую палатку, раскинула еще восемь-девять палаток вокруг нее, словно выкопала из земли кухонные горшки, сковороды и узлы, которые приняли во владение туземные слуги. И наблюдавшие эту сцену лама и Ким увидели перед собой благоустроенный город.
— Уйдем, — сказал лама, в страхе отступая, когда загорелись огни и белые офицеры с звенящими саблями величественно вошли в палатку, где должны были обедать.
— Встань в тени. Ничего нельзя видеть при мерцающем свете, — сказал Ким. Глаза его были по-прежнему устремлены на флаг. Он никогда еще не видел, как быстро, за полчаса, привыкшие к своему делу солдаты раскидывают лагерь.
— Смотри, смотри, смотри! — воскликнул лама. — Вон идет священнослужитель.
То был Беннет, священник полка. Он шел, прихрамывая, одетый в запыленную черную одежду. Кто-то из его паствы сделал грубые замечания насчет недостатка бодрости и энергии священника; чтобы пристыдить его, Беннет промаршировал весь день рядом с солдатами. По его черной одежде, золотому кресту на цепочке, бритому лицу и мягкой войлочной шляпе с широкими полями повсюду в Индии его приняли бы за святого человека. Он опустился в кресло у двери палатки и снял сапоги. Несколько офицеров окружили его, смеясь и подшучивая над его подвигом.
— Разговор белых людей лишен всякого достоинства, — сказал лама, судя только по их тону. — Но я рассмотрел лицо этого священнослужителя и думаю, что он ученый. Может ли он понять нас? Мне хотелось бы поговорить с ним о предмете моих исканий.
— Никогда не разговаривай с белым человеком, пока он не насытится, — привел Ким хорошо известную пословицу. — Они собираются есть, и я не думаю, чтобы можно было просить у них. Пойдем назад к месту остановки. Когда мы поедим, то снова придем сюда. Это, наверно, Красный Бык — мой Красный Бык.
Оба были заметно рассеяны, когда свита старой дамы поставила перед ними кушанья, никто не решался нарушить их молчания, так как надоедать гостям — приносит несчастье.
— Ну, — сказал Ким, ковыряя в зубах, — мы вернемся туда, но ты, святой человек, должен подождать немного в стороне, потому что твои ноги слабее моих, а мне хочется еще раз посмотреть на Красного Быка.
— Но как ты поймешь их разговор? Иди медленно. Дорога темна, — беспокойно проговорил лама.
Ким не ответил на вопрос.
— Я заметил место вблизи деревьев, где ты можешь сидеть, пока я не позову тебя, — сказал он. — Нет, — продолжал он, когда лама выразил нечто вроде протеста, — помни, что это предмет моих исканий — Красный Бык. Знамение в звездах было не для тебя. Я знаю кое-что об обычаях белых солдат, и мне всегда хочется видеть новое.
— Что ты не знаешь об этом мире? — Лама послушно присел на корточки в маленькой впадине, менее чем в ста шагах от группы манговых деревьев, темные силуэты которых вырисовывались на усеянном звездами небе.
— Оставайся здесь, пока я не позову.
Ким нырнул во тьму. Он знал, что, по всей вероятности, вокруг лагеря расставлены часовые, и улыбнулся, услышав тяжелые шаги солдат. Мальчика, который может пробираться по крышам города Лагора, пользуясь каждым уголком и каждою тенью, чтобы сбить с толку преследующего его человека, вряд ли могут задержать несколько хорошо обученных солдат. Он все же оказал им внимание, прополз между двумя из них, останавливаясь, пробираясь ползком и плотно прижимаясь к земле, пока не добрался до освещенной палатки — столовой, стоявшей позади мангового дерева. Тут он стал ждать, не услышит ли какого-нибудь случайного слова, которое дало бы ему нужную нить.
Единственно, что занимало теперь его ум, — это было желание узнать побольше о Красном Быке. Как знать (в некоторых отношениях познания Кима были так же ограничены, как обширны в других), эти люди, эти девятьсот дьяволов, упоминавшиеся в предсказании его отца, может быть, будут молиться после заката солнца быку, как индусы молятся священной корове.
Это, по крайней мере, было бы вполне правильно и логично, и об этом деле следовало бы посоветоваться с патером с золотым крестом. С другой стороны, ему припоминались патеры с постными лицами, которых он избегал в Лагоре. Патер мог оказаться слишком любознательным и надоедливым и стал бы советовать ему учиться. Но разве не было доказано, что знамение отчасти говорило о войне и вооруженных людях? Разве он сам не Друг Звезд и всего света, посвященный в страшные тайны? Наконец, и сильнее всего, как непознанное течение его быстро менявшихся мыслей — это приключение было чудеснейшим развлечением, восхитительным продолжением его былых прогулок по крышам и в то же время исполнением чудного предсказания. Лежа на животе, он подвигался, извиваясь, к двери палатки, придерживая рукой амулет на шее.
Все было, как он предполагал. Сахибы молились своему Богу, потому что посредине стола стояло единственное украшение, которое они брали в поход, — золотой бык, отлитый в давние времена из добычи, взятой в Летнем дворце Пекина, бык из червонного золота с опущенной головой, прыгающий на зеленом поле. К нему протягивали сахибы стаканы с громкими криками.
Достопочтенный Артур Беннет всегда уходил из столовой после этого тоста, а так как он несколько устал, то движения его были более резки, чем обыкновенно. Ким слегка поднял голову, продолжая смотреть на свой талисман на столе, как вдруг капеллан наступил на его правое плечо.
Ким увернулся из-под кожаного сапога и, откатившись в сторону, опрокинул священника. Тот, всегда готовый действовать, схватил его за горло и чуть было не задушил. Ким отчаянно ударил его в живот. Мистер Беннет задохнулся, скорчился, но, не выпуская добычи, набросился на нее опять и молча отнес Кима в свою палатку. Члены Меверикского полка были неисправимые шутники не на словах, а на деле, и англичанин подумал, что лучше помолчать, пока хорошенько не узнаешь, в чем дело.
— Да это мальчик! — сказал он, увидя свою добычу при свете фонаря, висевшего на шесте у палатки. Потом он сильно потряс его и крикнул: — Что ты делал там? Ты вор? Choor Malluum?
Его знания индийских языков были очень ограничены, и взволнованный, приведенный в ярость Ким решил держаться приписанной ему роли. Придя в себя, он начал придумывать чрезвычайно правдоподобный рассказ о своих отношениях с одним из поварят, в то же время зорко поглядывая на руку капеллана. Улучив удобную минуту, он нырнул к двери, но длинная рука схватила его за горло и, не разорвав шнуров амулета, зажала сам амулет.
— Дай его мне! О, дай мне! Сломался он? Отдай мне бумаги!
Эти слова были сказаны на английском языке тем металлическим, скрипучим говором, которым говорят туземцы. Священник подскочил к Киму.
— Ладанка! — сказал он, открывая
