— Да, и ты должен научиться делать карты дорог, гор и рек, представлять их себе в уме, прежде чем придет время для передачи их на бумаге. Может быть, когда-нибудь ты будешь на службе, и я могу сказать тебе, когда мы будем вместе работать: «Пойди в эти горы и посмотри, что лежит за ними». Тогда кто-нибудь скажет: «На этих горах живут дурные люди, которые убьют чиновника, если он будет походить на сахиба». Что тогда?
Ким задумался. Отвечать ли в тон полковнику или не отвечать?
— Я передал бы Махбубу то, что сказал этот человек.
— Но если бы я ответил: «Я дам тебе сто рупий, чтобы знать то, что делается за этими горами, — за чертеж реки и за известия о том, что говорят люди, живущие в тамошних селениях». Что сказал бы ты?
— Как я могу сказать? Ведь я еще мальчик. Подождите, пока стану взрослым. — Потом, видя, что полковник нахмурился, он прибавил: — Но я думаю, что через несколько дней я получил бы эти сто рупий.
— Каким образом?
Ким решительно покачал головой.
— Если бы я сказал, как я рассчитываю заслужить их, другой человек подслушал бы и опередил меня. Нехорошо продавать знание даром.
— Скажи теперь.
Полковник протянул рупию. Рука Кима потянулась было за нею, но остановилась на полпути.
— Нет, сахиб, нет. Я знаю цену ответа, но не знаю, ради чего предлагается вопрос.
— Ну так возьми эти деньги в подарок, — сказал Крейтон, бросая Киму рупию. — В тебе есть отвага. Смотри, не дай ей пропасть в школе. Там много мальчиков, презирающих черных людей.
— Их матери были базарными торговками, — сказал Ким. Он хорошо знал, что ничто не сравнится с ненавистью людей смешанного происхождения к их братьям по крови.
— Правда, но ты сахиб и сын сахиба. Поэтому не позволяй, чтобы тебя научили презирать черных людей. Я знавал мальчиков, только что поступивших на службу правительству. Они притворялись, что не понимают языка и обычаев черных людей. За такое невежество у них отняли жалованье. Нет греха больше невежества. Запомни это.
В течение длинного суточного путешествия на юг полковник часто посылал за Кимом и постоянно развивал эту последнюю мысль.
«Ну, значит, мы все будем на одной веревке, — решил, наконец, Ким, — полковник, Махбуб Али и я — когда я поступлю на службу. Я думаю, он будет пользоваться мною, как пользовался Махбуб Али. Это хорошо, если только мне можно будет вернуться на Большую дорогу. Эта одежда не становится легче оттого, что дольше носишь ее».
Ламы не оказалось, когда поезд остановился у набитой народом станции в Лукнове. Ким скрыл свое разочарование.
Полковник посадил его со всеми его новыми вещами в местный экипаж и отправил одного в школу св. Ксаверия.
— Я не прощаюсь, потому что мы еще встретимся! — крикнул он. — И много раз, если ты отважный мальчик. Но ты даже не подвергся испытанию.
— Даже тогда, когда принес тебе, — Ким даже осмелился употребить слово «turn», которое говорят друг другу равные, вечером родословную белого жеребца?
— Многое можно выиграть, когда забываешь, что нужно забыть, братец, — сказал полковник и бросил на него взгляд, который даже сквозь спину пронзил Кима, поспешно устраивавшегося в экипаже.
Прошло почти пять минут, прежде чем Ким пришел в себя. Потом он с видом знатока втянул в себя воздух.
— Богатый город, — сказал он. — Богаче Лагора. Какие, должно быть, хорошие базары! Кучер, повози-ка меня по базарам.
— Мне приказано отвезти тебя в школу. — Возница сказал «ты», что считается оскорблением для белого человека. На самом ясном и красноречивом местном наречии Ким указал ему на его ошибку, влез на козлы и, после того как между ними установилось полное понимание, в продолжение двух часов разъезжал взад и вперед, оценивая, сравнивая и наслаждаясь. За исключением Бомбея — царицы всех городов — нет города прекраснее, в своем ярком стиле, чем Лукнов, смотреть ли на него с моста на реке или с вершины Имамбара на золотые купола величественного здания Чуттер-Мунзил и на деревья, среди которых лежит город. Государи украсили его фантастическими зданиями, осыпали и милостями, заполнили своими слугами, выслужившими пенсию, оросили кровью. Он — центр лени, интриг и роскоши и разделяет с Дели привилегию единственно чистого языка урду.
— Красивый город, прекрасный город. — Возница как житель Лукнова остался доволен комплиментом и рассказал Киму много удивительных вещей, тогда как английский проводник рассказал бы только о мятеже.
— Теперь мы поедем в школу, — наконец сказал Ким. Большая старая школа св. Ксаверия in Partibus — ряд низких зданий — стоит на просторной площади у реки Гумти, на некотором расстоянии от города.
— Что там за люди? — спросил Ким.
— Молодые сахибы — все настоящие дьяволы. Но, по правде сказать, а я постоянно вожу их на станцию железной дороги и оттуда, я никогда не видел такого, из которого вышел бы лучший дьявол, чем ты — тот молодой сахиб, которого я везу теперь.
Естественно, что Ким, которому никто не говорил, что это неприлично, провел некоторое время дня с одной-двумя легкомысленными дамами, выглядывавшими из верхних окон известной в городе улицы, и, понятно, отличился в обмене комплиментами. Он только что намеревался ответить должным образом на дерзость возницы, как вдруг его взгляд — уже темнело — упал на фигуру, сидевшую у подножия одной из белых гипсовых колонн ворот в конце городской стены.
— Стой! — крикнул он. — Стой! Я не поеду сейчас в школу.
— Но кто заплатит мне за эту езду взад и вперед, за все остановки? — вспыльчиво спросил возница. — Что, мальчик с ума сошел, что ли? То была танцовщица, а теперь жрец.
Ким опрометью бросился по дороге, подымая пыль, ложившуюся на его грязный желтый костюм.
— Я ждал здесь полтора дня, — начал лама ровным голосом. — Со мной был ученик. Мой друг в храме в Бенаресе дал мне проводника. Я приехал по железной дороге в Бенарес, когда мне дали твое письмо. Да, меня хорошо кормят. Мне ничего не надо.
— Но отчего ты не остался с женщиной из Кулу, о Служитель Божий? Как ты добрался до Бенареса? На сердце у меня было тяжело с тех пор, как мы расстались с тобой.
— Женщина утомила меня своей постоянной болтовней и требованиями заклинаний для детей. Я отделился от этой компании, дозволив женщине дарами заслужить награду. Она, по крайней мере, щедрая женщина, и я обещал вернуться в ее дом, если будет необходимо. Тогда, увидя себя одиноким в этом обширном и страшном мире, я вспомнил о поезде в Бенарес, где, как я
