Ким, оберегая ламу от возбужденных людей и животных, добрался вдоль монастырей до отдаленного конца площади, вблизи станции, где жил Махбуб Али, торговец лошадьми, который являлся из таинственной страны за северными проходами гор.
В течение своей короткой жизни, в особенности между десятью и тринадцатью годами, Ким вел много дел с Махбубом, и громадный афганец с выкрашенной в красный цвет бородой (он был пожилой и не желал, чтобы видели его седые волосы) понимал значение мальчика, как разносчика сплетен. Иногда он просил Кима проследить за человеком, не имевшим никакого отношения к лошадям: ходить за ним в течение целого дня и рассказать затем про всякого, с кем он говорил. Вечером Ким понимал, что тут какая-то интрига; главное было в том, что Ким не рассказывал про встречи никому другому, кроме Махбуба, который давал ему прекрасные, горячие кушанья из кухмистерской, а один раз дал даже восемь монет.
— Он здесь, — сказал Ким, ударяя по носу злого верблюда. — Эй, Махбуб Али! — Он остановился у темной арки и спрятался за удивленного ламу.
Барышник, с расстегнутым широким поясом, лежал на двух шелковых ковровых мешках и лениво курил огромную серебряную трубку. Он слегка повернул голову при восклицании Кима и, видя только молчаливую высокую фигуру, засмеялся глубоким, прерывистым смехом.
— Аллах! Лама! Красный Лама! Далеко от Лагора до проходов в горах! Что ты делаешь здесь?
Лама машинально протянул чашу.
— Проклятие Бога на всех неверных! — сказал Махбуб. — Я не подаю вшивому тибетцу; попроси у конюха, он вон там, позади верблюдов. Может быть, они оценят твои благословения. Эй, конюхи, вот тут ваш земляк! Посмотрите, не голоден ли он.
Бритый конюх, пришедший с лошадьми, отказавшийся от буддизма, подобострастно встретил ламу и низким горловым голосом умолял Служителя Божьего присесть к костру, разведенному для конюхов.
— Иди! — сказал Ким, слегка подтолкнув ламу, и тот пошел, оставив Кима у монастыря.
— Иди! — сказал Махбуб Али, возвращаясь к своему куренью. — Беги прочь, маленький индус! Проклятье всем неверным. Попроси у тех из моих слуг, которые одной веры с тобой.
— Магараджа, — захныкал Ким, употребляя индусскую форму обращения и вполне наслаждаясь ситуацией, — мой отец умер, моя мать умерла, мой желудок пуст.
— Проси у моих слуг, говорю я. Там должны быть индусы.
— О, Махбуб Али, да разве я индус? — по-английски сказал Ким.
Торговец ничем не обнаружил своего удивления, но взглянул из-под густых бровей.
— Маленький Всеобщий Друг, — сказал он, — что это значит?
— Ничего. Я теперь ученик этого святого человека, и мы идем вместе в паломничество в Бенарес, как говорит он. Он совсем безумный, а я устал от Лагора. Мне хочется нового воздуха и воды.
— Но у кого ты служишь? Зачем пришел ко мне? — Подозрительность слышалась в его грубом голосе.
— К кому же другому мне было идти? У меня нет денег. Нехорошо бродить без денег. Ты продашь много лошадей офицерам. Очень хороши эти новые лошади, я видел их. Дай мне одну рупию,[4] Махбуб Али, а когда я разбогатею, я заплачу тебе.
— Гм, — сказал Махбуб Али, быстро соображая что-то. — Ты прежде никогда не лгал мне. Позови этого ламу, а сам встань в тени.
— О, наш рассказ будет одинаков, — со смехом сказал Ким.
— Мы идем в Бенарес, — сказал лама, как только понял, куда клонит Махбуб Али. — Мальчик и я. Я иду искать одну реку.
— Может быть, а мальчик?
— Он мой ученик. Я думаю, он был послан мне, чтобы привести меня к этой реке. Я сидел под пушкой, когда он внезапно подошел ко мне. Подобные вещи случались со счастливцами, которым давались указания. Теперь я припоминаю, что он говорил, что он из здешних — индус.
— А его имя?
— Я не спрашивал его. Ведь он мой ученик.
— Его страна его раса его селение? Мусульманин он или сейк, индус, джайн, низшей касты или высшей?
— Зачем мне было спрашивать? На Срединном пути нет ни высших, ни низших. Если он мой ученик, возьмет ли кто-нибудь его от меня — захочет ли, может ли взять его? Видите ли, без него я не найду моей реки. — Он торжественно покачал головой.
— Никто не возьмет его от тебя. Пойди сядь с моими конюхами, — сказал Махбуб Али, и лама ушел, утешенный обещанием.
— Ну, разве он не совсем безумный? — сказал Ким, выходя на свет. — Зачем бы я стал лгать тебе, хаджи?
Махбуб молча курил свою трубку. Потом он проговорил почти шепотом:
— Умбалла на пути в Бенарес, если вы оба действительно идете туда.
— Ну! Ну! Говорю тебе, он не умеет лгать, как умеем мы с тобой.
— И если ты передашь мое поручение в Умбаллу, я дам тебе денег. Это касается лошади — белого жеребца, которого я продал одному офицеру, когда в последний раз вернулся с гор. Но встань поближе и протяни руки, как будто просишь милостыню. Родословная белого жеребца не была вполне установлена, и офицер, который теперь находится в Умбалле, потребовал от меня объяснений (тут Махбуб описал лошадь и наружность офицера). Вот что ты должен сказать офицеру: «Родословная белого жеребца вполне установлена». По этим словам он узнает, что ты прислан мной. Тогда он скажет: «Какое у тебя доказательство?» — а ты ответишь: «Махбуб Али дал мне доказательство».
— И все ради белого жеребца? — с усмешкой проговорил Ким; глаза его горели.
— Я дам тебе сейчас родословную особенным способом и прибавлю
