— Дурак! — протянул англичанин. — Ступай в свой вагон.
Шаг за шагом, почтительно отступая и понижая голос, желтолицый садду влез обратно в вагон, проклиная участкового полицейского надзирателя до самых отдаленных его потомков. Тут Ким чуть было не вскочил с места. В своем проклятье он призывал камень королевы, записку, находящуюся под ним, и коллекцию богов с совершенно новыми для Кима именами.
— Я не знаю, что ты говоришь, — вспылил англичанин, — но это поразительная дерзость! Выйди вон!
Е. 23 притворился, что не понимает, и с серьезным видом вынул свой билет, который англичанин сердито вырвал из его рук.
— О, какие притеснения! — проворчал из угла джат. — И только из-за шутки. — Он смеялся, слушая, как свободно управлялся садду со своим языком. — Твои чары что-то недействительны, Служитель Божий.
Садду пошел за полицейским с униженным и умоляющим видом. Толпа пассажиров, занятая детьми и узлами, ничего не заметила. Ким выскользнул вслед за ним. У него в уме мелькнуло воспоминание о том, как этот сердитый глупый сахиб вел громкие разговоры с одной старой дамой вблизи Умбаллы три года тому назад.
— Все идет хорошо, — шепнул садду, зажатый громогласной, крикливой, растерянной толпой. Между ног у него очутилась персидская борзая; на спину напирала клетка с кричавшими соколами, находившимися под присмотром сокольничего какого-то раджи. — Он пошел дать знать о спрятанном мною письме. Мне говорили, что он в Пешаваре. Я мог бы знать, что он — как крокодил — всегда в другом потоке. Он спас меня от беды, но жизнью я обязан тебе.
— Разве он один из нас?
Ким нырнул под грязную руку погонщика верблюдов и разогнал стаю щебетавших сейкских матрон.
— Один из важнейших. Мы оба счастливо попали. Я подам ему рапорт о том, что ты сделал. Я в безопасности под его защитой.
Он пробрался сквозь толпу, осаждавшую вагоны, и уселся на корточки у скамьи вблизи телеграфного отделения.
— Возвращайся, а не то твое место займут! Не бойся за успех дела, брат, и за мою жизнь. Ты дал мне вздохнуть, а Стриклэнд-сахиб вытащил меня на землю. Мы еще поработаем вместе. Прощай!
Ким бросился в вагон, смущенный, гордый, но в то же время несколько недовольный, что у него не было ключа к окружавшим его тайнам.
— Я еще новичок в Игре, это верно. Я не сумел бы так обезопасить себя, как этот садду. Он знал, что под фонарем всего темнее. Мне и в голову не пришло бы сообщать новости под видом проклятий… А как умно поступил сахиб! Ну ничего, я спас жизнь одному из них… Куда ушел фермер, Служитель Божий? — шепотом спросил он, усаживаясь в набитый вагон.
— Его охватил страх, — ответил лама с оттенком нежного лукавства. — Он увидел, как ты в мгновение ока превратил Марата в садду. Это потрясло его. Потом он увидел, как садду попал прямо в руки полицейского — все вследствие твоего искусства. Тогда он взял своего сына и бежал, потому что, сказал он, ты превратил мирного торговца в дерзкого спорщика с сахибами, и он боится такой же участи. Где садду?
— С полицейским, — сказал Ким. — Но ведь я спас ребенка этого человека.
Лама с кротким видом нюхал табак.
— Ах, чела, смотри, как ты попался. Ты исцелил его ребенка только для того, чтобы это вменилось тебе в заслугу. Но ты околдовывал марата с честолюбивым намерением — я наблюдал за тобой, — посматривая во все стороны, чтобы поразить старика и глупого фермера: оттого и произошли беда и подозрение.
Ким сдержался усилием воли, несвойственным его годам. Как всякий юноша, он не любил, чтобы его унижали или неправильно судили о нем, но он чувствовал себя в тисках. Поезд выехал из Дели в темноту ночи.
— Правда, — пробормотал он. — Когда я оскорбил тебя, я был не прав.
— Больше того, чела. Ты пустил в мир действие, и, как камень, брошенный в пруд, так распространятся следствия этого действия — неизвестно, насколько далеко.
Эта неизвестность была благоприятна и для Кима, и для спокойствия души ламы, если подумать, что в это время в Симле передавалась телеграмма о прибытии Е. 23 в Дели и другая — еще важнее — о местонахождении письма, которое он должен был похитить. Случайно слишком ревностный полицейский арестовал по обвинению в убийстве, имевшем место в одном отдаленном южном государстве, страшно разгневанного аджмирского маклера, который объяснялся на платформе в Дели с неким мистером Стриклэндом, пока Е. 23 пробирался окольными путями в запертое сердце города Дели. Через два часа разгневанный министр одного из южных государств получил несколько телеграмм, сообщавших, что всякий след некоего избитого марата совершенно потерян. И к тому времени, как неторопливо шедший поезд остановился в Сахаруппоре, последняя рябь от камня, который помог бросить Ким, докатилась до ступенек мечети в отдаленном Роуме и помешала молиться благочестивому человеку.
Лама же помолился по всем правилам у решетки, вокруг которой вились покрытые росой растения вблизи платформы, ободренный ясным солнечным светом и присутствием своего ученика.
— Мы оставим эти вещи, — сказал он, указывая на медный паровоз и блестящие рельсы. — Тряска железной дороги — хотя это и удивительная вещь — обратила мои кости в воду. С этого времени мы будем пользоваться чистым воздухом. Пойдем в дом женщины из Кулу.
Ким весело пошел вперед с узлами. Ранним утром дорога в Сахаруппор бывает чиста и полна аромата. Он вспомнил про утро в школе св Ксаверия, и это довершило его и без того уже большое удовольствие.
— Откуда такая поспешность? Мудрые люди не бегают, как цыплята на солнце. Мы приехали за сотни сотен миль, и до сих пор я не был почти ни одной минуты наедине с тобой. Как можешь ты получать наставления, находясь постоянно среди толпы? Как могу я, обремененный потоками речи, размышлять о Пути?
— Так ее язык не укоротился с годами? — Ученик улыбнулся.
— Не уменьшилась и жажда к талисманам. Я помню, когда однажды я говорил о Колесе Жизни, — лама стал шарить за пазухой, ища последнюю копию, — ее заинтересовали только дьяволы, осаждающие детей. Ей вменится в заслуги, что она приняла нас… через некоторое время… при удобном случае… позже, позже. Теперь мы пойдем, не торопясь, поджидая, подчиняясь Цепи Вещей. Поиски верно направлены.
Так шли они не торопясь среди обширных цветущих фруктовых садов, через Аминабад, Сахайгунге, Акролу на Форде и маленькую Фулесу. Линия Севаликских холмов оставалась севернее, а за нею виднелись снега. После продолжительного, сладкого сна путешественники подымались и шли не спеша гордой поступью через пробуждающееся селение. Ким молча протягивал нищенскую чашу, причем глаза его, вопреки закону, переходили с одного края
