Вероника вышла из класса, и на ее место уселся Алан.
- Зубы или глаз?
- Что? - не поняла я.
- Игорю выбить, - коротко объяснил он.
О. Ничего себе. Неужели мне не удалось скрыть свои мысли? Это совсем плохо - Сашка еще в детстве научил меня приемам блокировки чужого внимания, которые преподавались только в его военизированной школе, причем натренировал так, что приемы эти дошли до уровня рефлексов, и если они вдруг утрачены, то я действительно труп.
- Спасибо, не требуется.
Предложение Алана, одного из лидеров среди наших парней, подействовало, как дружеский пинок: и унизило, и поддержало. Если за меня хотят заступиться, значит, я выгляжу жалко, и это противно; если Игоря осуждают его же друзья, значит, он поступает со мной действительно неправильно.
Но от этого не легче.
Алан вернулся на свое место, пришла Вероника, и начался сеанс истории. Во время него я вновь услышала зов Ксандрии, и злость, с которой я поставила ментальную стену между нами, вернула мне малую часть достоинства.
Однако боль становилась уже нестерпимой. Я чувствовала, что нужно смириться, но дурацкая надежда усиливала ее, не давая поставить точку в этой истории. Наконец, я крикнула Игорю, вырывая из сеанса: "Объясни, что случилось!", и он отреагировал тупым молчанием. Тогда я разозлилась: "Не выйдешь отсюда, пока не объяснишься! И мне плевать, какая это будет сцена!". Помолчав всего три секунды, он нехотя ответил: "Хорошо. После занятий".
И вот теперь боль отпустила. Хотя бы еще один, последний, раз, мы побудем вместе. Хотя бы недолго, но он еще будет моим...
Больше никто не заметил мой скандальный вопль, все остались в потоке образов историка Клауса. Что ж, рефлексы в порядке. Я еще жива.
За весь учебный день я так и не встала с места. Это вполне соответствовало оборонно-агрессивной позиции, заданной утром Кастором, и сработало вместе со всем остальным по полной: никаких выпадов против меня не было. Я знала, что меня обсуждают, но чувствовала, как с каждым часом отношение отдельных одноклассников меняется от злобной радости к уважению, и мысленно поблагодарила своего опекуна.
Вероника собиралась прогуляться со мной после школы, но я попросила ее уйти.
Игорь сдержал обещание. Не шевелясь и всей своей неподвижной спиной демонстрируя недовольство, он ждал, пока класс опустеет. Меня опять накрыла боль, которая сначала переполнила сердце, а потом поднялась до головы. Дышать стало трудно. Неимоверным усилием я подняла свое тело, заставила пройти через полкласса и сесть рядом с Игорем. Он посмотрел на меня безмятежными мраморно-серыми глазами, самыми красивыми на свете.
- Что случилось? - сквозь зубы спросила я.
Он вздохнул и ответил с упреком:
- Ты же сама поняла. Зачем понадобилось это выяснение отношений?
И столько искреннего непонимания было в его голосе, что я почувствовала себя истеричкой, мешающей нормально жить нормальным людям. Если бы не Вероника с Аланом, я бы окончательно в это поверила и устыдилась, но они только что поддержали меня и осудили его. Нормальные, кстати, люди.
- Затем, что мне нужно знать, что я сделала не так.
Он удивился:
- Ничего. Просто я понял, что нам нельзя любить друг друга. Мы друг другу не подходим.
Злость на такое лицемерие задушила боль, и я смогла говорить, как обычно.
- Ты мне подходишь. А как ты понял, что я тебе не подхожу?
Игорь вдруг замер, словно этот вопрос его ошарашил, и ответ на него еще надо было найти. Он прикрыл глаза и произнес неуверенно:
- ОНИ сказали. Они... устроили такое... Они говорили о тебе такие вещи... Я боролся всю ночь, но они замучали меня... Только когда я отказался от тебя, они отстали, и мне стало спокойно.
Родители?! Родители промывали ему мозги до утра? Впрочем, я этого и ожидала. Не ожидала только, что он сдастся.
- И ты согласился ради покоя.
Игорь распахнул глаза и гневно сжал чудесные полные губы.
- Да, я трус! - вдруг сказал он. - Но я не мог такое выдержать. Ты понимаешь, что они бы и сейчас меня доставали, и всегда? Так лучше...
Теперь в его голосе звучало упрямство, которое, наконец, убило надежду. Ничего не вернется. Он больше не будет моим.
Вновь заныло в груди и стало трудно дышать.
- Значит, теперь никогда.
Он опять закрыл глаза и выдохнул:
- Да, прости. Я бы хотел, чтобы мы могли общаться, как друзья, но ты ведь не сможешь...
Что это значит? Ах, да, я действительно не смогу. Какая-то странная, слишком глубокая, эта боль - она не пройдет. Мне всегда будет невыносимо видеть его и знать, что мы уже не вместе.
- Дай мне еще один день, - безжалостно давя гордость, попросила я. - Этот.
Он задумался, но только на минуту, и ответил неожиданно легко:
- Хорошо. Давай через час встретимся в лесу, там, где обычно гуляли. Только выйдем из школы не вместе. Ты первая.
Боясь издать какой-нибудь неконтролируемый всхлип, я быстро встала и вышла из класса, а потом почти бегом - из школы.
7. Хороший "мальчик"
Пара снежинок, то ли самых замороженных, то ли самых везучих, долетели до меня из-за силового занавеса и застряли в волосах. Маленькие и тонкие, на фоне моих темных волос они выглядели беззащитными и, как ни странно, чуть согрели, на минуту приглушив ноющую боль в груди.
В десяти метрах предо мной бушевала зима. Ветер взметал снег и расшвыривал по окрестностям, словно бесился от невозможности проникнуть в город. Возле занавеса так было почти всегда - здешняя природа сопротивлялась вмешательству слабых теплолюбивых существ. Хитрых, расчетливых...
Сейчас я была с ней заодно. Вот только не достало мне такой силы биться, взметать все вокруг и выть.
В трехстах километрах севернее, в глубине полуострова, двадцать лет назад построили другой город теплолюбивых существ, но так, чтобы не задирать полярные ветра - его вырыли под землей. Точнее, под землей расположили все дороги и три четверти производственных и жилых помещений, но ради оставшейся четверти менять климат не стали. Дневное освещение города обеспечивали прозрачные купола, а энергию для жизни - такие же реакторы, как у нас. Говорят, люди ко всему привыкают, но я не смогла бы жить без неба. И без этого бесежа - тоже.
Я здесь весь день простояла.
Утром честно сказала Кастору, что в школу не пойду, и он в этот раз не настаивал. Спросил, что случилось, и только. Не услышал ответа, немного подумал и кивнул. Я моталась по городу, убегая от собственной боли и любых мыслей, которые могли ее усилить, и это удавалось. Какое-то время. Но без всяких мыслей вообще оказалось тоскливо - против этого восстал мозг, привыкший вспоминать, анализировать и искать...
