— Вы все верно говорите, но священник чувствует себя обязанным порицать грехи, чтобы зло не правило в мире. Отец Матео, не станет ли наше молчание потворствовать всякой безнравственности?
— Я был бы вам признателен, если бы вы не называли меня отцом… Я не ваш Учитель и уж тем более не Отец, живущий на небесах…
— И я тоже был бы признателен, если бы вы не называли меня братом…
Матео грустно улыбнулся, но не оставил своих попыток. Он знал, что сердце клирика было в высшей степени добрым и чистым. Антонио был аскетичен в жизни, полон милосердия, просто он окутал себя догмами, словно бабочка коконом, который вот-вот лопнет.
— Да будет так! Вы мне брат, а не отец, как и я вам. Вот истина; все остальное не имеет значения. Единственный наш Отец — это Бог, а наша единственная родина — это Вселенная.
— А где же «ваша Церковь»?
— Если под этим словом вы подразумеваете религиозную организацию, задача которой — наставлять людей, я скажу вам, что в нее должны входить наиболее продвинутые на пути эволюции существа из каждой группы, самые мудрые и добрые. Это душа всех религий, у которой нет ни политико-религиозно-общественных группировок, ни цвета мантии, по которому отличают «сверхлюдей» или тех, кто «дарует спасение». Напротив, представители этой церкви должны быть скромными и внешне ничем не выделяться, ведь так их дела покажутся еще более важными и великими. Пусть они прежде всего служат Богу, а не изменчивым, как ветер, экономическим и социальным интересам. Если же ваш вопрос касался материального пространства, внутри которого идет служба, я отвечу вам, дорогой Антонио, что это — вся Природа, ведь церкви строят люди, чтобы дотянуться до Бога, но лучшие естественные храмы построило Божественное, страстно желая приблизиться к людям.
— Все это чудесно, но неосуществимо и нецелесообразно, дорогой Матео. Не стоит отказываться от помощи Христа. Если бы мы не были такими, какие есть, то были бы еще хуже… Солнце садится… Лучше отпустите меня, а сами спрячьтесь где-нибудь подальше…
— Пусть ваше сердце не тревожится о моей безопасности или о безопасности моих спутников! Все мы пожертвовали земным существованием во благо человечества, и для нас не так важно, завершится оно через два месяца или через двадцать лет.
— Но какая польза вам или какая польза людям от нашего разговора?
— Большая! Вы, в некотором смысле, сейчас хозяин этого городка, в ваших руках — жизнь Ипатии и сотен таких же, как она. Не поддавайтесь интригам Лонгина и тем более не отступайте под гнетом страха, в котором нас держит монсеньор Педро! Подумайте немного: если вам дорого то, что осталось от изначального послания Христа, то хотя бы в этом университетском городке сражайтесь за то, чтобы остановить моральное разложение и убийства.
— Что там?
— Тихо!
Двое братьев ложи вбежали в помещение.
— Погасите огни и не шумите! У мельницы остановился отряд Святой инквизиции…
— Отпустите меня… Я собью их со следа!
— Тише, Антонио! Мы еще не закончили беседу… Если ваши попутчики попытаются привлечь к себе внимание, их заставят замолчать силой; я вам доверяю и не угрожаю, а прошу вас поспособствовать тому, чтобы все разрешилось мирно и благополучно.
Один из членов ложи нес уже кляп и веревку, но, услышав эти слова, отказался от своих намерений.
Посмотрев в окошко, Пабло Симон объявил:
— Спешились! Идут сюда!
— Сколько их?
— Там очень темно… но не менее тридцати. Что будем делать, брат Матео? Встретим их?
— Умерь свой пыл, Пабло Симон! Кровопролитие — не выход из ситуации… Наверху есть весьма просторный чердак; там, под пустыми мешками, мы спрячем пленников и спрячемся сами.
Дверь мельницы затрещала под ударами, и беглецам пришлось поторопиться и принять дополнительные меры безопасности. Через пять минут все пассажиры кареты, кроме священника, с кляпами во рту лежали связанные под грудой пыльной мешковины, а к их горлу были приставлены огромные кинжалы.
— Мне противны подобные меры, но иначе пришлось бы послать на смерть всех моих людей и, возможно, многих из ваших, — прошептал Матео на ухо отцу Антонио.
Тот беспокойно зашевелился, укрываясь мешками.
В этот момент прочная, но уже старая дверь мельницы с тяжелым грохотом упала, и ее предсмертный крик разнесся по всем углам старинного здания. Бряцание оружия и топот сапог, подбитых гвоздями, слились в одну быстро разраставшуюся волну.
Вскоре один из пленников, страж Святой инквизиции, ударил ногой по бочке и попытался крикнуть. Получив резкий удар рукоятью кинжала по голове, он упал без сознания.
Буквально через мгновение поднялся люк чердака, и из него, окутанный красными сполохами огня, словно глубоководное чудовище, вырос жестокий и кровожадный Лонгин. Вслед за ним появились несколько стражников, вооруженных шпагами. Следователь инквизиции разворошил своим оружием гору щебня, лежавшего на полу, приказал свалить несколько ближайших бочек, а затем воскликнул:
— Пустая трата времени! Крестьяне нам рассказали, что эти нечестивцы уже ушли.
— Сеньор, там, внизу, вино! — закричал стоявший на лестнице солдат.
— Так пейте! Но с первого, кто опьянеет, я сначала сдеру кнутом кожу, а потом посажу его в бочку с солью. Через десять минут выступаем за этими дьяволами!
Сразу после этих слов черная фигура нырнула в отверстие люка, из которого доносилась брань и врывались алкогольные пары и отсветы огня.
Когда толпа инквизиторов удалилась, наполнив пустоту здания тишиной и темнотой, члены ложи спустились и вывели своих пленников. Никто из них, кроме священника, не знал личностей своих похитителей, и их, крепко связанных, с кляпами во рту, оставили на складе мельницы.
— Это место становится опасным, Антонио; я отведу вас в наш «тайный монастырь».
— Почему вы мне доверяете?
— Разве вы не обещали нам ничего не раскрывать? К тому же вам завяжут глаза, так что вы не узнаете, куда мы направляемся, и мы сделаем так, что вы не определите ни расстояния,
