Озвучив это наставление, она отошла от него и вернулась к делам на кухне. Кертис подумал, что она, вероятно, в этом доме занимает должность управляющей или вроде того. А сам он мог быть здесь лишь никем. Осознание этого было горьким, и Кертис почувствовал, как нечто тяжелое буквально нависает над его головой. Он понимал, что этот дом — последнее место, где бы ему хотелось задерживаться.
Оставив пустую тарелку и пустой стакан, Кертис вышел из кухни, вывел свой велосипед за ворота, а дворецкий, который стоял на страже, открыл их для него. После он снял пиджак, сложил его и вернул в корзину и надел зажимы на брюки. Решив не оглядываться на дом Гордонов, он уселся на свой велосипед и направился к Марайас-Стрит, подальше от звуков смеха и веселья. Для самого себя Кертис Мэйхью сейчас был лишь одинокой фигурой, движущейся сквозь ночь.
9
Кертиса всегда изумляло то, как мир мог настолько меняться от квартала к кварталу, однако именно так и обстояли дела. Когда он приблизился на своем велосипеде к Эспланад-Авеню, его разум все еще был загружен разочарованием и замешательством, которые обрушились на него на вечеринке Авы Гордон. Он проехал большие добротные дома, защищенные стенами и воротами, и внезапно остановился, будто кто-то приказал ему, потому что въехал на суровую территорию восточного Треме. Здесь контраст между мирами оказался слишком уж разителен — перед его взглядом выстроились многочисленные ряды одноэтажных хижин с небольшими подъездами, плотно жавшихся друг к другу. Некоторые домики были спрятаны в глубине улиц, несколько — ярко раскрашенных — маячило, словно образы лихорадочных снов. На одних краска со стен и вовсе облупилась, требуя срочного ремонта, на других — жестокое солнце заставило ее выцвести до оттенка слоновой кости. Часть хижин представляла собой руины, часть сгорела и превратилась в пропитанные влажностью обломки, заросшие деревьями, как будто ревнивая рука самой земли отвоевывала обратно украденные у нее ранее участки. На самой улице было разбросано много мусора, то тут, то там была видна грязь.
Кертису нужно было продолжать путь. Но когда он приблизился к одинокому освещенному островку парикмахерской Принса Парди — на вывеске которой красовались изображения укладочного масла и бритвенных лосьонов «Brycreem» и «Talbot’s Bay Rum» — он прочитал: «Заходи и стань красавчиком!». Он чуть притормозил, а затем и вовсе остановил свой велосипед, потому что понял, что все еще не готов вернуться домой.
В парикмахерской, как это обычно и бывало субботними вечерами, шла игра в покер — сейчас она была в самом разгаре. Когда Кертис прошел через входную дверь, его окутало плотное облако дыма от сигар, сигарет и курительных трубок. Плотные сизые клубы зависали над четырьмя мужчинами, сидящими за покерным столом, и только Принс Парди при появлении Кертиса поднял глаза, оторвавшись от своих карт.
— О, привет, Кертис! — воскликнул он, и его большое круглое лицо, обрамленное ореолом белых волос, озарилось мимолетной улыбкой, после чего вернулось к своему сосредоточенному выражению. — Иди к нам. Можешь взять себе колы!
Кертис так и сделал: вытащил бутылку из стоявшего в дальнем конце помещения ведра со льдом — почти полностью растаявшим. Он откупорил колу, использовав привязанную к ручке ведра открывашку с длинной ручкой, а после устроился на одном из красных кресел, предназначенных для клиентов. С этого ракурса он мог наблюдать за игрой, развернувшейся между Принсом Парди, Сэмом Раско, Реджисом Маллахенни и Филиппом ЛеСаваном. Через два кресла от него сидели Джеральд Гаттис и Турк Томлинсон — оба курили сигары и обсуждали какую-то важную вещь, до которой никому больше не было никакого дела.
— Поднимаю на десять центов, — объявил Реджис.
— Ну, тогда я тоже поднимаю на десять центов, — отозвался Сэм.
— У вас обоих полный голяк, — усмехнулся Принс, и немного поерзал на своем кресле. — Кертис, а чего это ты так разоделся сегодня? — спросил он. Его не столько интересовал ответ, сколько возможность потянуть с поднятием ставки.
Кертису необходимо было принять не менее важное для него решение. Ему очень хотелось рассказать хоть кому-нибудь о том, что случилось, но при этом ему было слишком стыдно. Стыдно, потому что он позволил себе — или заставил себя — поверить, что он мог понравиться Аве Гордон — сейчас или, может, со временем. Он имел смелость предположить, что сумел бы завоевать ее, если б только она дала ему шанс. Теперь он понял, что ему следовало быть умнее. Ведь богачи, что жили на улице Губернатора Николлса, так отличались от людей из восточного Треме на пересечении с Эспланад! Было так глупо позволить себе думать, что это когда-нибудь изменится…
— Меня просто ждали кое-где, — смущенно сказал он.
— И где же?
Казалось, что Принс Парди действительно хочет услышать его историю, и Кертис подумал, что это неплохая возможность выговориться, поэтому он принял решение и начал:
— Я думал, что меня пригласили на…
— Ну ладно, двадцать центов! — воскликнул Принс и бросил два десятицентовика в центр стола с раздраженным рычанием. — Что ж, Кертис, — добавил он, когда Филипп принялся изучать свои карты, — сегодня вечером ты выглядишь очень хорошо, куда бы ты ни шел. Мне кажется, это отличный наряд для молодого человека: он прекрасно подходит для прогулки субботним вечером. Филипп, тебе эти карты, что, паприкой посыпать? Ты на них так пялишься, как будто собрался их сожрать.
— Сам иди, собачьих консервов пожуй! — высокомерно ответил Филипп, но его голос все равно прозвучал немного нервно. Почти сразу он хлопнул своими картами об стол, пасуя.
Кертис откинулся на спинку кресла и сделал глоток. Игра продолжилась.
— Эй, Принс, — окликнул Турк, вынув сигарету изо рта и ткнув ею в пепельницу, стоявшую у его локтя. — Какого ты цвета?
— Какого цвета? Что за идиотский вопрос?
— Ну, ты же знаешь Дайну Фонтейн, которая работала служанкой в округе Гарден? Она как-то рассказала Есмин Йенси одну забавную историю. Пару дней назад к ней подошел мальчишка из семьи, которой она прислуживала, и, пока она убирала постели, он спросил, сделана ли она из шоколада.
— Не рассказывай сказки.
— Но так и было! О, хозяйка дома
