Хильда Невинс тут же заглотила эту наживку и заговорила с большой охотой:
— Когда они явились вчера днем, доктор хотел снять только одну комнату. Но она, — старуха многозначительно подчеркнула это слово, одним лишь движением глаз указав наверх, — сказала, что ее это не устраивает, и что она хочет поселиться отдельно.
— Хильда, — укоризненно обратился к ней Невинс, — я не думаю, что нам стоит обсуждать…
— Они сегодня вечером выступают в Элкс-Лодж-Холле, — продолжала старуха, проигнорировав мужа, и Джон Партлоу подумал, что она явно довольна тем, что нашла уши, готовые выслушать ее болтовню. — Знаете, о чем пойдет речь?
— Нет, мэм, не знаю, — нарочито настороженно нахмурился Партлоу.
— Они распространили листовки по всему городу. Гровер принес показать мне одну из них, но я сразу же отправила ее в мусорное ведро! — тоном, намекающим на ее исключительную благопристойность и разборчивость, прокудахтала миссис Невинс.
— Хильда! — лицо ее мужа нахмурилось. — Может, хватит? Давай…
— Они будут говорить о сексе, — продолжила она, украдкой взглянув на лестницу: видимо, желая убедиться, что оттуда их никто не подслушивает. — Выступление называется «Лучшее понимание правды жизни», — она презрительно хмыкнула, показывая, как легко раскусила этот обман. — Но, по сути, это всего лишь разговор о сексе. Как они получили разрешение на распространение подобного мусора, я не знаю, и у меня совсем не осталось времени, чтобы собрать мою церковную группу и пресечь это.
— Мы не хотим, чтобы они съехали, — с протяжным вздохом сказал Невинс, и Джон Партлоу тут же понял, что заинтересованному в прибыли держателю пансионата приходилось повторять эти слова уже так много раз, что они начали нагонять на него тоску. — Нам нужны деньги, и я полагаю, что Элкс-Лодж не откажется от вечерней аренды. К тому же, наверняка, Юджин тоже получил свою долю.
— Юджин? — поинтересовался Партлоу.
— Наш разгильдяй-шериф, — не в силах молчать, пояснила хозяйка, охваченная запалом несдерживаемого негодования. — Он получил эту должность много лет назад на деньги бутлегеров[9], и так до сих пор с ними не расплатился.
— Хильда! — воскликнул Невинс с мольбой в голосе. — Пожалуйста, остановись.
— Хорошо, — коротко ответила она. — Хорошо, я остановлюсь. Пока что, — она прищурилась и снова пристально посмотрела своими совиными глазами на Джона Партлоу. — Я просто хотела сказать, что мы оказались в затруднительном положении, — ее взгляд обратился к застежке на его галстуке. — Вы проповедник, сэр?
— Нет, но я стараюсь распространять слово Божье, куда бы я ни приехал. Признателен вам за комплимент.
— Вы похожи на проповедника. У вас очень доброе лицо.
Он слегка склонил голову, со скромной благодарностью принимая это замечание.
— Что ж… думаю, мне пора отправляться в кафе.
Он надеялся, что она пригласит его на кухню, но благожелательность старой сплетницы явно ограничилась комплиментами.
— Вкусная жареная курица, — напомнил Невинс. — Скажите Олли, что вы остановились у нас, он запишет все на ваш счет. Четвертая комната, — он протянул ключ. — Мы запираем входную дверь в десять тридцать.
— И ни минутой позже, — добавила Хильда.
Джон Партлоу взял ключ, положил его в карман своего белого пиджака и поблагодарил хозяев за гостеприимство. Затем он вышел из пансионата, представляя себе, как будут выглядеть лица Гровера и Хильды Невинс, если их наполовину съест раковая опухоль.
Он отправился на юг по улицам небольшого городка, который — как и большинство таких же — сильно пострадал от депрессии… впрочем, Партлоу сомневался, что Стоунфилд и до того, как банки начали закрываться, был привлекательным местом для переселенцев. Тем не менее, какая-то жизнь здесь копошилась: после захода солнца в небе с юго-западного направления вспыхивало заметное свечение, что свидетельствовало о том, что в городе наличествовала рабочая мельница или даже фабрика. Партлоу хорошо умел судить о таких городках: он проехал мимо множества таких с их сельскохозяйственными угодьями, пастбищами и хлопковыми полями, расположенными вдоль дороги, пока его «Окленд» не задохнулся и не умер.
Немного поразмыслив, Джон Партлоу посчитал, что этот район действительно мог оказаться для доктора Ханикатта и его острой на язык спутницы весьма плодородным полем, с учетом всех этих многочисленных близлежащих ферм.
Разговор о сексе. Чего уж там! — подумал он. — Хорошее небольшое прибыльное дельце, конечно, если его правильно организовать.
С наступлением вечера улицы Стоунфилда погрузились в тишину. Большая часть скудного небольшого центра города была закрыта, за исключением парикмахерской в начале следующего квартала. В первые дни августа на деревьях пронзительно трещали цикады, а воздух был насыщен влагой. Подойдя к парикмахерской, свет которой проливался на тротуар, Джон Партлоу увидел в ее витрине плакат выступления Ханикатта. На нем был изображен довольно грубо нарисованный Амур, который выпускал стрелу в сердце Святого Валентина. Над рисунком значилась тема выступления, которую упоминала Хильда Невинс: «Лучшее понимание правды жизни». Под рисунком значилось примечание: «Лекцию проводят доктор Уильям Ханикатт и его талантливая ассистентка Джинджер ЛаФранс. Не пропустите». В конце плаката, в самом низу, таким же портативным резиновым тиснением, но выделенное красными чернилами, было написано то, что Джон Партлоу и так хорошо знал: «Восемь часов вечера, четверг, 2 августа, аудитория Элкс-Лодж. Вход — двадцать пять центов».
Джон Партлоу слегка улыбнулся. Его талантливая ассистентка Джинджер ЛаФранс. Да это созовет сюда фермеров в радиусе многих миль вокруг! Но двадцать пять центов? Черт возьми, не слишком ли дорого они себя оценили?
Он снова зашагал на юг, в сторону кафе «Стоунфилд», и вскоре обнаружил, что оно располагается внутри старого красного служебного вагона, стоявшего на закрытой ветке железнодорожных путей, пересекавших центр города. Партлоу прошел через распашные двери мимо знака, который гласил «Только белые», расположился за столиком на жесткой деревянной скамье и принялся изучать доску с меню на стене, выбирая между главными блюдами: жареной курицей, жареным куриным филе и чем-то под названием «Мясной рулет Мини». Его появление привлекло к себе несколько любопытных взглядов: на него уставились шестеро мужчин и две женщины, которых уже обслужила коренастая курчавая официантка. Впрочем, местные поспешили отвести взгляды, вынеся свои суждения относительно чужака: скорее всего, они записали его в коммивояжеры, коих привыкли видеть в своем родном городе, хотя его белый костюм и бледно-желтая федора ставили его на разряд выше заезжих торговцев.
Игнорируя местных жителей, Партлоу снял шляпу, заказал пятидесятицентовую жареную курицу, спаржевую фасоль, листовую капусту, кусочек хлеба и стакан холодного чая.
— Настолько сладкого, насколько вы его сможете сделать, дорогая, — сказал
