Офицерская компания оживилась. Из дому принесли пистолеты, которые немедля были заряжены. Скамьёй обозначили барьер, от него в двадцати шагах воткнули в землю две саженных жерди с надетыми вверх дном пустыми бутылками. Фёдор Петрович засомневался:
— Далеко. И темно слишком.
В самом деле, занимавшийся рассвет пока лишь немного разогнал ночную мглу. Факелы ещё горели, освещая истоптанный помост и столы с остатками затянувшейся трапезы. Фёдор Петрович был прав: мишени по другую сторону помоста едва темнели на фоне серого луга, покачиваясь вдали от стрелков — Фёдора Ивановича с Александром Нарышкиным, ставших у барьерной скамьи.
— Ничего-ничего, — хорохорился Нарышкин, разминая руку, — в бою всяко бывает.
— И то верно, — в тон ему отвечал Фёдор Иванович, — а почему тихо так? Мы же с вами, братцы, на войне сейчас! Вокруг шум должен быть, битва!
Он глянул на цыган и приказал:
— Играйте!
Музыканты грянули разом. Бубны с гитарами выбили такой задорный ритм, что ноги у притомившейся компании сами собой пустились в пляс. Цыганки-танцовщицы звякнули монистами, снова начиная пёструю карусель, но на помост не выходили, чтобы не оказаться перед нетрезвыми вооружёнными офицерами, — держались в стороне, за столами. Фёдор Иванович поворотился к Нарышкину и спросил:
— Так как, говоришь, егеря стреляют?
Тот поднял пистолет и целился долго: музыканты с плясуньями здорово отвлекали от едва заметной мишени. Наконец он спустил курок, и одна из бутылок звонко разлетелась вдребезги.
— Вот так! — сказал довольный Нарышкин. — Твой выстрел. Что затихли? — спросил он цыган, которые от грохота перестали играть. — Дайте ему войну!
Музыканты заиграли снова. Но лишь только Фёдор Иванович поднял пистолет, целя в оставшуюся бутылку, как на дальний от него стол вспорхнула одна из цыганок. Он бросил на неё взгляд — и обомлел.
То была Пашенька. Другие танцовщицы топали не по доскам помоста, а по земле — глухо, неслышно. Пашенька же, тряхнув юбками, смахнула со стола несколько бутылок и освободила себе место. Смоляные кудри красавицы развевались под утренним ветерком. Юбки она не отпускала — из-под них виднелись красные сапожки. Каблуки её ударили по столу частой дробью, вторя бубнам и заглушая гитары. Девушка со смехом глядела на Толстого, который застыл неподвижно с поднятым пистолетом. Рассмеялся и Нарышкин.
— Эдак ты, пожалуй, до обеда достоишь! — сказал он, победоносно оглядев остальных офицеров. — Не томи, подойди ближе: форы тебе даю пять шагов!
Нарышкин не успел согнать с лица улыбку, когда Толстой вдруг перевёл пистолет с бутылки на Пашеньку — и выстрелил. Музыка оборвалась, кто-то из цыганок вскрикнул, а Фёдор Иванович, не глядя, сунул дымящийся пистолет в руки Фёдору Петровичу и в наступившей тишине двинулся к Пашеньке.
Она стояла на столе, по-прежнему придерживая юбки и слегка поджав одну ногу. В распахнутых глазищах отражался приближающийся граф, который тоже не сводил с неё взгляда.
— Господа, — произнёс один из офицеров, который оказался ближе всех к цыганке, — господа, ей Американец каблук отстрелил!
Напуганные цыгане откликнулись гомоном, а гвардейцы восхищённо зааплодировали, крича: «Виват, Американец!» Толстой подошёл к столу, на котором стояла Пашенька, и протянул ей руку, приглашая сойти на землю.
— Мы уговаривались по бутылкам стрелять! — досадовал Нарышкин, уверенный в своей победе, но на него не обращали внимания: героем, сделавшим лучший выстрел, безусловно был Толстой.
Пашенька, чуть касаясь руки Фёдора Ивановича, легко спрыгнула вниз и оказалась прямо перед ним, почти вплотную.
— Кто ты? — спросил Толстой, не отпуская её руку и продолжая глядеть глаза в глаза.
— Меня Пашенькой зовут, — ответила юная цыганка. Русский она знала куда лучше своего отца. — А ты кто?
— Американец, — хрипло сказал Фёдор Иванович, поражённый смелостью и красотой Пашеньки, которая вблизи была совсем уж невообразимо хороша. Называться простой цыганке титулом и полным именем показалось ему не к месту. Девушка улыбнулась, показав жемчужные зубки, и певуче повторила странное имя:
— Америка-а-анец… Ты мне сапожок испортил, барин. Как теперь плясать?
Пашенька высвободила руку из горячих пальцев графа и, ступая на носочках, упорхнула сквозь толпу цыган к шатрам на лугу неподалёку, а Толстой так и остался стоять столбом, глядя ей вслед.
Глава XIV
Баронет Уоррен и Кохун Грант в ночном разговоре с Резановым подробно разобрали предстоящую экспедицию. Николай Петрович лишний раз убедился: британцам известно всё до мелочей. К тому же они наверняка знали много больше того, что говорили.
Помянуто было приобретение капитаном Лисянским в Лондоне двух шлюпов из-за отсутствия у русских надёжных кораблей. Не забыта полуторная цена покупок, доставляемых из Вест-Индии и Ост-Индии в Россию кружным путём через Англию. Обсуждено преимущество доставки товаров из Северной Америки в Китай не по суше, как делали русские, но морем…
— Крузенштерн — дотошный немец, — заметил британский посланник, — все его расчёты проверены и перепроверены многократно. Если он говорит, что один-два русских корабля привезут в Кантон больше мехов, чем все наши катера, и с большей прибылью — значит, так оно и есть. А значит, наша тамошняя торговля будет уничтожена за один-два сезона.
Грант в упор глянул на Резанова:
— Как вы понимаете, Британия не может этого допустить. Нам придётся принимать самые экстренные, самые жёсткие меры.
— Вы говорите о войне. — Обер-прокурор говорил медленно. — О войне царицы морей с Россией, которая неспособна дать отпор на своих восточных рубежах.
Британский посланник подбоченился в кресле.
— Ваш Ломоносов хорошо сформулировал: если где-то убыло, значит, где-то прибыло, — сказал он, пригубив херес. — Россия так же слаба на востоке, как сильна на западе, имея пехоты и конницы до семисот тысяч. Заведомое поражение в Русской Америке ваш государь поспешит компенсировать новым альянсом с французами и победами в Европе. Этого мы тем более не можем допустить.
— Слава богу. — Николай Петрович отсалютовал ему рюмкой. — Плохой мир лучше хорошей ссоры.
— Для вас в особенности! — подхватил Уоррен, салютуя в ответ. — Лично для вас.
— Почему же, позвольте узнать?
— Потому что в вашем случае закон Ломоносова не годится. Ваши главные деньги на другом краю света, в Русской Америке. Что бы ни происходило здесь — в коммерческом отношении для вас важно только то, что происходит там. Если на востоке затеется война, Россия понесёт какие-то потери, но вы потеряете всё — и вдобавок наживёте себе проблемы с акционерами Американской Компании. Их ведь, по-моему, сейчас около четырёхсот?.. Вам не позавидуешь! Это же цвет столичного общества, высшие государственные чиновники, придворные и, наконец, его величество император Александр. Конечно, государь войдёт в ваше бедственное положение, но остальные наверняка потребуют компенсировать их убытки. Пусть виновата Британия — спрашивать будут с вас! Они сами поспешат заработать на том, что начнётся в Европе, а вам при удачном стечении обстоятельств удастся расплатиться с ними ценой сибирской части Компании, которая перестанет быть вашей, и…
— Довольно! — перебил британца Резанов. — Что вы предлагаете?
Уоррен обменялся взглядами с
