— Победа-то наша, — ехидно поддел британца граф, — да вы-то где были?
— Я оповестил короля о нападении и привёл его сюда. — Робертс пожал плечами. — Но в том, чтобы умереть за дюжину кусков железа, не вижу ни малейшего смысла. Я торговец, а не военный.
Фёдора Ивановича проводили для отдыха в дом Робертса: королевское жилище было под охраной табу, и там на белого человека, который выиграл сражение с соседями, не смогли бы посмотреть благодарные жители деревни. Мужчины расселись кругом дома Робертса и переговаривались, время от времени заглядывая внутрь беседки, чтобы улыбнуться гостю и сказать несколько добрых слов, которых он не понимал и только кивал в ответ. Женщины тем временем готовились к праздничной трапезе.
При каждом доме были своеобразные погреба, уложенные булыжником, обмазанные по стенам глиной и покрытые ветками. Там хранились коренья и плоды: аборигены укладывали запасы на листья, засыпали глиной с песком, а напоследок — землёй. Жена Робертса добыла из погреба разнообразные лакомства и попотчевала Фёдора Ивановича. Несколько женщин чуть в стороне разводили костры в больших ямах, наполненных дровами. Британец пояснил: когда будут готовы угли, на них уложат булыжники — и уже на раскалённых камнях начнут готовить блюда для праздника.
Брошенное на месте битвы неприятельское оружие собрали. Тапега объявил: по традиции эта добыча делится между воинами, поэтому Фёдор Иванович может первым забрать свою долю. Посуда и прочие изделия местных мастеров также в его распоряжении.
— Я рассказал королю, как вы хотели накупить здешних диковин, — пояснил Робертс. — Видите, как всё удачно складывается… Он также присовокупляет к подарку черепа врагов. До вашего отплытия подготовить свежие не успеют, поэтому Тапега отдаёт вам те, что хранятся у него. Это знак особого расположения! Он спрашивает, чем ещё мог бы отблагодарить великого воина.
Фёдор Иванович раздумывал недолго.
— Помнится, вы говорили, что за каждый подвиг полагается татуировка. Если я в самом деле великий воин, пусть и мне сделают… что-нибудь такое.
Робертс передал Тапеге пожелание графа. К разговору присоединился дядя, раненный в схватке: повреждённая голова его была обмотана лентами желтоватой материи, как бинтом. Они с королём говорили долго, спорили о чём-то и показывали друг другу свои татуировки. Наконец, Робертс обрадовал Фёдора Ивановича известием:
— Ваше желание будет исполнено прямо сейчас.
Несколько времени спустя Фёдору Ивановичу поднесли чашу из кокосовой скорлупы с дымящимся отваром. Напиток источал странный тяжёлый запах, щекотавший ноздри. Граф спросил Робертса:
— Что это?
И тот ответил:
— Я не смогу перевести вам название. В английском языке нет нужных слов. Просто выпейте. Процедура тату небыстрая и довольно болезненная, вас хотят к ней подготовить. Пейте, пейте, не бойтесь!
Фёдор Иванович задержал дыхание, выпил — и скоро уже не понимал, что происходит наяву, а что порождено воображением. Он откинулся на рогожу посреди беседки, крытой листьями хлебного дерева. Кругом нарастал многоголосый вой; откуда-то издалека бубнил британец — мол, так на Нуку-Гиве принято поминать убитых врагов, которые не вернутся домой и больше не будут досаждать своими набегами. Глухо и мерно рокотали барабаны. Вой накатывал волнами.
Графа бросило в жар…
…а листья навеса превратились вдруг в перья на крыльях огромной птицы: их взмахи овевали разгорячённое лицо Фёдора Ивановича. Рот наполнялся слюной, которую приходилось всё время сглатывать. Сердце, прежде спокойное в бою и на дуэли, теперь то билось чаще, то замирало в груди. С ним заодно пульсировал дневной свет, и краски сделались ярче, и всё вокруг радовало глаз…
…и тело графа перестало повиноваться вслед за рассудком. С безвольного Фёдора Ивановича сняли одежду и образки на цепочках. Портрет Пашеньки проплыл у него перед глазами и скрылся из виду: печальную красоту брошенной цыганки затмили белозубыми улыбками дочери Тапеги. Девушки покачивали над графом большими плетёными опахалами. Единственной одеждой принцесс были юбки в один оборот клочка материи, да ещё перчатки, нарисованные жёлтой краской. Фёдор Иванович скользил взглядом по глянцево блестевшим рельефам шоколадных тел юных красавиц…
…которые пустились танцевать. Бой барабанов ускорился. Движения почти обнажённых девушек выглядели ещё более откровенными, чем у негритянок на празднике в Ностеро-Сенеро-дель-Дестеро. Королевские дочери словно парили в воздухе кругом графа, не касаясь земли; их руки и ноги сплетались и расплетались, как змеи. Фёдор Иванович не мог отвести заворожённый взгляд — и тут ему почудилось, что все танцовщицы на одно лицо…
…и это лицо Пашеньки. Ну конечно! Он смотрел на одну, на другую, и каждая из них была его цыганкой. Фёдор Иванович попытался заговорить с ними — хоть с кем-то из них, но язык ему не повиновался. Впрочем, графа это не обеспокоило, ведь эти девушки понимали его без слов, он точно это знал и мог передать им свои чувства, минуя речь…
…тем более, значение сейчас имели только слова дяди короля: он единственный сохранил собственное лицо среди полудюжины Пашенек, и повязка по-прежнему окутывала его голову. Дядя то ли что-то напевал, то ли мелодично командовал. Три Пашеньки, не переставая двигаться в сложном ритуальном хороводе, обтирали кожу Фёдора Ивановича комками тонких волокон, смоченных в пахучих настоях, и подносили плошки с разноцветными красками, в которые дядя и три других Пашеньки погружали подобия тонких костяных карандашей — граф чувствовал их прикосновения. Сам Фёдор Иванович тоже словно поплыл над землёй, свободно и плавно переворачиваясь то навзничь, то ничком…
…и уже не мог сказать, сколько всё это заняло: порой казалось, что время застыло навеки, а порой появлялось ощущение, что мир стремительно несётся куда-то, увлекая графа за собой. Дневной свет постепенно угас, но феерические картины переходили одна в другую, и действо продолжалось. Фёдора Ивановича вынесли из беседки, с ног до подбородка обмазав густым ароматным снадобьем; его тело белело среди множества тёмных тел аборигенов, сидевших плотно рядом друг с другом во мраке ночи при свете факелов…
…а в воздухе разносился дразнящий запах жареного мяса. Островитяне стали передавать из рук в руки большие блюда с дымящимися ароматными кушаньями, выложенными на широкие листья. Фёдора Ивановича одолел небывалый, совершенно зверский аппетит. Под взглядами улыбающихся Пашенек он хватал с блюда горячие куски и пожирал их, набивая полный рот и с урчанием обгладывая кости…
…пока с долгожданным чувством сытости не наступила блаженная истома. Фёдор Иванович лежал на рогоже, которую подстелили добрые туземцы. Он раскинул руки в стороны, и слушал ночь, и глядел, глядел, глядел в бесконечную черноту неба, усыпанного пылью незнакомых созвездий…
…которые мерцали, кружились и таяли во мраке.
Глава XV
— Пашенька, — прошептал Фёдор Иванович, погладил девушку по волосам и со счастливой улыбкой повторил: — Пашенька… свет мой, девочка моя милая…
Он открыл глаза — и с ужасом отдёрнул руку, подскочив на постели в своей каюте: к нему
