— Я не хочу сейчас вспоминать об этом, — сказал Ретт Баттлер и резко поднялся на ноги.
Он понял, что слишком расслабился и не стоит говорить Розалине о том, что является его самой сокровенной тайной.
Ведь эти воспоминания постоянно мучили его, ему не раз чудились эта стена и дверь в ней, но никогда не хватало сил вновь открыть ее. Ведь можно было ошибиться и вместо чудесного сада увидеть грязь и запустение.
Ретт Баттлер даже сам не понимал, в самом ли деле он тогда гулял по чудесному саду, играл в игры, или это все ему почудилось. Он помнил, как отец накричал на него, ведь в доме все всполошились, когда он пропал на целый день и пришел лишь к ночи.
Розалина, поняв, что больше Ретта Баттлера на откровенность не вызвать, что он и так слишком много рассказал ей, принялась собирать разостланный на траве плащ.
Послышался далекий конский топот, и Ретт Баттлер насторожился. Слишком много конских копыт грохотало по земле.
— Кто это может быть? — спросила Розалина, осторожно подходя к Ретту Баттлеру и выглядывая из-за его плеча.
Далеко внизу, на равнине, клубилось облако пыли. Мчались всадники, их было, наверное, дюжины две, и даже отсюда были видны желтые повязки.
— Это братья Баллоу и их банда, — сказал Ретт Баттлер, указывая на всадников.
— Я помню, Ретт, как ты со своими друзьями вчера не испугался бандитов. А то, как твой приятель жонглировал серебряной чашечкой, привело меня в восхищение. Он бы мог выступать в нашем театре.
Ретт Баттлер засмеялся, представив себе Кристиана Мортимера в качестве актера на сцене.
— Да, он очень талантливый человек и мог бы составить тебе, Розалина, хорошую компанию на сцене. Ты бы играла Мефистофеля, а он бы играл Фауста. Но, в конечном итоге, победил бы он. Ты бы поддалась его очарованию, и тебе пришлось бы заложить свою душу.
— Ретт, но ведь душу можно заложить в обмен на что-нибудь, например, на вечную молодость.
— И ты бы согласилась, Розалина?
— Вечная молодость — чудесная вещь, это лучше, чем вечная жизнь.
— По-моему, это одно и то же.
— А разве ты, Ретт, не хотел бы всю жизнь быть молодым и сильным?
— Нет, мне хочется прожить длинную жизнь и достойно пройти через все ее этапы.
Ветер гнал пыль, поднятую копытами лошадей, к подножию холма.
— Интересно, куда они мчатся? — спросила Розалина. — Они хоть и наглые, но вряд ли решатся появиться в Клостер-Тауне целой бандой.
— Кто знает, что на уме у братьев Баллоу, — сказал Ретт Баттлер, помогая Розалине забраться в седло.
Той хотелось выглядеть беззащитной и неумелой, и это ей почти удалось. Ретт Баттлер на какое-то время поверил в то, что Розалина нуждается в его защите. И он, придержав лошадь актрисы под уздцы, свел ее с крутого откоса холма.
В Клостер-Таун Ретт Баттлер и Розалина вернулись к полудню. Они и не скрывали, что провели полдня вместе и расстались перед самым домом шерифа.
Полковник Брандергас, глядя на то, как Ретт Баттлер помогает спуститься с лошади актрисе, недовольно морщился.
Он имел на Ретта Баттлера совсем другие виды, но что мог поделать полковник, если сердце его друга стало биться быстрее при встречах с актрисой.
Тем более, что Чарльз Брандергас понимал, Розалина в самом деле очень красива и, если бы он был на месте своего друга, то поступил бы точно так же.
И поэтому решил ничего не говорить Ретту Баттлеру, а самое главное, своей племяннице, которая уже трижды спрашивала у дяди, куда запропастился Ретт Баттлер.
Глава 9
В питейном заведении, из которого был изгнан проходимец-банкомет, в этот вечер, как и в предыдущий, было шумно и многолюдно. Мужчины пили виски, ругались, обнимали женщин; те визжали, стонали, кричали, суетились к бегали по обширному помещению. Пьяные ковбои гонялись за ними, лапали своими сильными ручищами. Женщины шутливо отбивались, ругались, но вся эта ругань только распаляла желание ковбоев. Официанты суетились, разнося подносы с напитками, они мелькали то там, то здесь, к подносам тянулись руки, доллары переходили из карманов ковбоев в карманы на фартуках официантов.
— Еще виски!
— Сюда пару бутылок! — слышались разгоряченные голоса.
Музыкант, который развлекал публику, уже давным-давно был в стельку пьян и валялся в углу, прислонясь головой к стене.
За инструментом сидел Кристиан Мортимер, его тонкие четкие пальцы меланхолично пробегали по клавишам, как бы нащупывая нить мелодии. Вместо нотной тетради на пюпитре стояла уже знаменитая на все питейное заведение изящная серебряная чашка, из которой, не отрывая левой руки от клавиш, Кристиан иногда неторопливо делал несколько глотков.
Сандра, прислонясь к спине Кристиана, смотрела в прокуренное помещение, прислушивалась к разгоряченным голосам. В ее руках тоже был большой бокал, наполненный виски, и она время от времени прикладывалась к нему. На ее лице было разочарование, но иногда девушка чему-то улыбалась…
А пальцы Кристиана Мортимера продолжали перебирать клавиши фортепиано. Инструмент отвечал на легкие прикосновения немного дребезжащими, но все же стройными аккордами. Мелодия плыла, заполняя помещение. Кое-кто из пьяных ковбоев поднимал голову, пытаясь понять, что же происходит здесь, но услышав мелодию, вновь падали головой на руки.
— Что ты такое играешь, Кристиан? — спросила Сандра.
— Я и сам не знаю. Я ничего не играю, играют мои руки и моя душа.
— Что-то очень знакомое и грустное, от этой музыки мне хочется плакать.
— Ну что ж, не стесняйся, плачь, на это никто не обратит внимания. Все подумают, что мы с тобой уже надрались в стельку.
Да и в самом деле, мужчина и женщина были уже немного пьяны.
Кристиан уже давно не думал сдерживать себя. Он предчувствовал, что скоро его не будет на этой земле — болезнь прогрессировала. Только он никому в этом не признавался, даже Сандре ничего не говорил. Но та каким-то шестым чувством догадывалась, что творится в душе ее возлюбленного, и переживала. Она понимала, что никакие слова утешения Кристиан не воспримет, а только озлобится и сделается еще более мрачным и молчаливым, поэтому она вела себя так, как хотел мужчина.
Сандра не была приучена заглядывать в будущее. Если ей сегодня было хорошо, она вполне этим довольствовалась. А ей действительно было хорошо и спокойно с Кристианом. Правда, иногда ее душа начинала нестерпимо болеть. Она чувствовала, что это счастье будет недолгим, но думать о том, когда к как оно закончится, ей не хотелось.
Она просто наслаждалась,
