— О, боже, — выдохнула Перл и поспешила назад к Раванелям.
Она с трудом решилась сообщить Руфи, что её муж арестован.
Городской совет Чарлстона приговорил отца Брауна и четырёх свободных чернокожих стариков «к одному месяцу исправительных работ или выезду из штата». Браун и Веси выбрали тюрьму. Приезжих священников выслали обратно в Филадельфию.
Десять прихожан, в том числе и Джеху Глена, приговорили уплатить штраф пять долларов или получить десять ударов плетьми.
— У меня только что родилась дочь, — сказал Джеху экзекутору, — поэтому я не могу тратить деньги на штраф.
— Угу, — ответил тот, разматывая плеть.
Пока преподобного Брауна не освободили, воскресную утреннюю службу проводили дьяконы, а когда он снова приступил к своим обязанностям, Джеху починил дверь в храме.
Всё встало на свои места, и Чарлстон наслаждался спокойным летом. В воскресенье после обеда, когда погода была хорошей, Глены спасались от городского зноя, катаясь на лодке Томаса Бонно. Несмотря на то что судёнышко крепко пропахло рыбой, Руфь с Мартиной на руках чувствовала себя благородной дамой, когда лодчонка скользила меж баркентин, кечей, шхун и ботов всех мастей, которые даже ходили по океану. Течение несло их к поместью, которое белый отец Томаса отписал ему. Бонно так гордился своим каменистым участком в пол-акра, словно это были владения господина. Причалив к берегу, Томас привязывал лодку и помогал Джеху, Руфи и Перл сойти на пирс.
— Добро пожаловать в мой дом, — говорил он каждый раз.
Томас жил в рыбацкой лачуге, но строил более солидное жилище. Четверо друзей обжигали раковины устриц, а затем, раскрошив их, смешивали с песком и водой и возводили из них стены маленького квадратного домика.
— Этот дом простоит сто лет, — хвастался Томас. — Ни ветра, ни приливы, ни ураганы не опрокинут дом Бонно.
— Сто лет, — повторила Руфь. — Даже трудно представить, как долго.
— А мои лестницы… — подхватил Джеху, но вспыхнувшая на лице Руфи улыбка заставила его умолкнуть.
Пока родители весело трудились, Мартина лежала под карликовой пальмой в чудесной колыбельке, которую сделал Джеху. Мартина лежала там и весело гулила.
Белые шрамы от побоев пересекали мускулистую спину Джеху.
— Единственная белая часть Джеху Глена, — шутил он.
В обед Руфь доставала зелень, а Перл — батон хлеба к улову Томаса. После еды они разделялись на пары и отдыхали. Томас с Перл удалялись в лесок позади нового дома, а Руфь с Джеху усаживались на причале Томаса, свесив ноги в прохладную воду, наблюдая, как вдали парусные суда входят в Чарлстонскую бухту и выходят из неё.
— Ты когда-нибудь хотел побывать где-то ещё? — спросила Руфь.
— Меня больше нигде не знают. О Джеху Глене наслышаны только в Низинах.
— Не понимаю, как белые женщины могут отдавать своих детей на воспитание няни. Нет создания прекраснее, чем ребёнок.
— Оттого, что дети — ещё не господа. Они ещё не в силах хлестнуть никого кнутом.
При этих словах Джеху солнце, ярко светившее с неба, спряталось за тучу.
В будние дни Руфь приносила корзинку с обедом в дом Батлеров и приводила Мартину, чтобы порадовать папашу.
Племянник старика, Лэнгстон Батлер, должен был стать хозяином после смерти Миддлтона, взяв на себя управление плантацией и городским домом. Он полагал, что, как только это случится, он перестанет пользоваться услугами «чересчур дорогого плотника, чтобы сдирать «вполне годные» сосновые панели и заменять их «очень ценными» вишнёвыми с рейками для стульев из гондурасского красного дерева. У дяди Миддлтона полно «причуд».
Джеху и Руфь с Мартиной часто обедали с Геркулесом, усевшись на перевёрнутые корзины во дворе. Геркулес был сыном Миддлтона, но никто не знал подробностей этой истории. Его мать продали в рабство после отлучения мальчика от груди — то ли в Джорджию, то ли в Алабаму.
— Господин Лэнгстон только и ждёт, когда же умрёт старик. Каждый день, пока его дядя ещё дышит, он считает прожитым впустую. Вот так. Будь я на месте массы Миддлтона, — Геркулес понизил голос, — то опасался бы глотать кусок, который давал бы мне Лэнгстон. — Он подмигнул своим слушателям с самым невинным видом. — Если вы понимаете, что я имею в виду.
Слуги замечают всё, что от них не прячут, ведь утаивание будет означать признание слуг равными себе и не заслуживающими своего положения. Геркулес открыто описывал намерения Батлера в таких выражениях, что, будь он ровней и белым, знание таких подробностей могло бы встревожить молодого хозяина.
— Мастер Лэнгстон перевернёт весь дом вверх дном. Мастер Миддлтон любит тратить деньги. А мастер Лэнгстон готов тратить деньги только на лошадей, но он совсем не похож на полковника Джека. Полковник Джек любит лошадей. А мастер Лэнгстон покупает лошадей потому, что так делают все джентльмены в Низинах.
Лэнгстону Батлеру была ненавистна дядина расточительность и небрежное отношение к Броутону, их плантации на реке Эшли. Лэнгстон пытался расширить производство риса, но, когда предложил своим соседям, Раванелям, продать их участок, полковник Джек спросил:
— А твой дядя Миддлтон знает об этих планах?
Миддлтон ничего не знал — что было прекрасно известно Джеку. Он с удовольствием наблюдал расстройство Лэнгстона.
— Белые люди — жадные, — сказал Геркулес. — Они были чёрными, пока жадность их не выбелила.
Джеху согласился с этим:
— Господин Лэнгстон всё спрашивает, сколько стоили эти доски. И на что пойдут остатки? Ну я и свалил все обрезки в кучу. Пусть делает с ним, что хочет.
Геркулес рассмеялся:
— Кухарка бросит отличное вишнёвое дерево в печку, чтобы приготовить ужин.
— Этот человек вечно твердит, что его то один обманул, то другой, но на самом деле мошенник — он сам, — сказала Руфь. — Он похож на скорпиона, который размахивает хвостом.
— Девочка, — широко улыбнулся Геркулес, — кто вложил такие идеи в твою прелестную головку?
— А ты отчего такой нахал?
— Да уж такой, как есть. Меня за сахарком не посылают, потому что я умею разговаривать с лошадьми.
Руфь полагала, что Геркулес просто важничает, как все красавчики, но Джеху уже стал ревновать, поэтому они прекратили вместе обедать во дворе.
Мастер Лэнгстон Батлер прощал Геркулесу его нахальство, но смутно чувствовал в Джеху нечто такое, что ему решительно не нравилось. Он тщательно, придирчиво проверял его работу:
— Этой комнатой будут пользоваться дамы.
— Да, сэр. (Джеху терпеть не мог называть кого-то «господин».)
— Они не заметят плохую работу в отличие от меня.
Молодой Батлер, ползая на коленях, изучал обшивку, постукивая по пятнышкам, где лак блестел чуть менее ярко, и пытаясь поддеть ногтём рейки для стульев. Поднявшись, он с улыбкой отряхнул брюки.
Джеху так и хотелось спросить: «Чего тебе от меня
