Соображение о домовом Беке Леоновиче явилось Данилову на ум (или было подсказано ему) кстати, Данилов ухватился за него. Он теперь уверял себя, что именно из-за Бека Леоновича он и намерен подойти к Кармадону и, если потребуют обстоятельства, на самом деле надерзить тому, предпринять нечто решительное. Судьба Бека Леоновича несомненно волновала Данилова, его не покидало ощущение вины, но сейчас причиной стремления подойти к Кармадону, хотя Данилов и не желал себе признаться в этом, было иное. А что — иное, он и сам не мог бы сказать. Будто причина эта существовала независимо от Данилова.
Данилов встал и подошел к столу Кармадона.
— Извините, но я вынужден обратиться к вам…
Кармадон Данилова будто бы не видел, но собеседники его смотрели на Данилова с интересом и, возможно, ждали зрелища.
— К сожалению, мне приходится нарушать приличия, но я не нахожу иного выхода…
— Вы к нам ко всем обращаетесь, — спросил демон в берете с рысьими ушами, — или кого-то имеете в виду особенно?
— Я хочу задать вопрос Кармадону, и его право решать, в обществе он желает выслушать меня или в одиночестве?
— Мне все равно, — сказал Кармадон.
— Где Бек Леонович?
— Кто? — удивился Кармадон.
— Бек Леонович. Домовой из Останкина.
— А-а, — вспомнил Кармадон, тут же сказал надменно: — К сожалению, ничем не могу удовлетворить ваш интерес.
— Но он был отправлен в известном лишь вам направлении… Именно вы его и отправили… А я давал ему гарантии безопасности… Его следует вернуть.
— Это мне теперь не под силу, — сказал Кармадон.
— А кому под силу? — не мог уняться Данилов.
— Не знаю. Но думаю, что и не вам.
Данилов вдруг почувствовал, что запал его исчез и говорить ему нечего, какой тут скандал, какие решительные выражения, да и зачем они? Жалким он стоял перед столом Кармадона, и с каждой секундой его положение становилось все более нелепым, выходка его превращалась в фарс. А собеседники Кармадона все еще смотрели на него в ожидании пассажа. Но пассаж и так вышел! Кармадон же, хоть и изуродованный, сидел по-прежнему надменный и спокойный и будто бы держал у глаза ледяной монокль.
— Что же, — сказал Данилов, — придется мне хлопотать о возвращении Бека Леоновича.
Тут он откланялся.
Теперь-то ему точно следовало уйти из буфета, а он не смог, вернулся к своему столу, сел спиной к Кармадону. «Какая глупость! — думал Данилов о своем походе к Кармадону. — Бабья глупость! Вот сам и принял позор. И поделом!» Безрассудным и некорректным по отношению к Кармадону было упоминание при публике имени останкинского домового. И шепотом-то, на ухо Кармадону, его нельзя было произносить. Ведь он, Данилов, ничего не знал. Ничего, кроме того, что Кармадона разжаловали и следы конфуза оставили на его лице. А как все было сделано, при каких словах, записях и аттестациях, это Данилову было неизвестно. Как он мог проявлять себя базарной личностью, крикливой торговкой солеными огурцами, у которой взяли из кадки овощ и ушли, не расплатившись! А овоща-то вдруг и не брали… Ему было стыдно и противно.
Так сокрушался Данилов, сидя в буфете. Теперь ему казалось, что намерен был буянить совсем другой, но не он. «Может быть, это все подстроили они, — думал Данилов, — исследователи?» Тогда, значит, он потерял самоуправление, расслабился и дал возможность исследователям направлять его действия в созданной ими ситуации. В этом тоже было мало приятного. Пусть не вышло крепкого скандала, но кое о чем они узнали, о Беке Леоновиче хотя бы. Нет, и выпив хорошего пива, сказал Данилов себе, он не имел права забывать о волевых напряжениях.
Данилов потягивал пиво и дальше. Удалился ли Кармадон с компанией или нет, он не знал. Шумы компании Данилов отключил от себя. Но думы о Кармадоне не уходили. Эким стал лицейский приятель! Однако держится. Пострадал, разжалован, лицо имеет кривое, а держится. И как! Будто не растерял прежних достоинств и связей и вот-вот получит решительное повышение. Орел, беркут! Пусть и пораненный. А может, знает наперед о своей судьбе такое, что и разрешает себе выглядеть беркутом. И он еще ответит на нынешнюю выходку Данилова. Он и за дуэль заплатит ему по высокому или по низкому счету. Как пожелает. «Посмотрим, — подумал Данилов. — Орел, беркут! Он уже пыжился быть синим быком!» Сейчас же Данилов посчитал, что это его ехидное соображение о синем быке — дурное, оно как бы мелкая месть, пусть и мысленная. И это ему, Данилову, пришло на ум сравнение с беркутом, до вольно пошлое, сам же Кармадон, возможно, в душе и не столь грозен. «Нет, — думал Данилов, — он все еще хищник, все тот же ас со спец заданием…»
Глава 39
Впрочем, ему стоило идти домой. «Главное — домой!» — усмехнулся Данилов. А что там? Сидеть у платяного шкафа в тоске и рефлексиях? «Вот именно там и сидеть! — сказал себе Данилов. — И думать о том, кто ты есть и зачем существуешь. И есть ли смысл в твоем дальнейшем существовании».
— Данилов… — Кто-то положил ему руку на плечо.
Данилов оглянулся. Над ним стоял Кармадон. В буфете было тихо и пустынно.
— Да? — нахмурился Данилов.
— Мне нужно поговорить.
— Я вас слушаю.
— Не здесь, — сказал Кармадон.
— Где же?
— Я знаю одно место. Если ты… Если вы согласитесь отправиться туда, я буду вам признателен.
— Хорошо, — сказал Данилов.
Он встал. Кармадон повернулся и быстро пошел, не проявляя никакого интереса к тому — идет ли за ним Данилов или нет. Он был в синей накидке, хлеставшей по полу, накидка развевалась, слева под ней угадывалась шпага. Данилов шел за Кармадоном в волнении, они свернули в темный переулок, и какой там возник век, Данилов не понял, и какой архитектуры стояли здания, не мог определить, но они стояли. Здесь хозяин был Кармадон, и условия его прогулки Данилов не счел нужным разгадывать. Заскрипела дверь. Кармадон толкнул ее плечом и при гласил за собой Данилова. В руке у него оказалась тонкая свеча, бледный, нервный свет ее освещал узкую лестницу со смелыми изломами, такие лестницы устраивали в крепостных башнях и в стенах замков или каменных палат, по одной из них Данилов поднимался как-то в Соликамске в воеводском доме. Здесь он шел за Кармадоном вниз. Ступени были сухие, из камня, но стертые и оттого как бы наклонные. Ничем не пахло, тени были хотя и живые, но зловещие, летучие мыши с песьими мордами будто бы таились в них. «Да что мне летучие мыши-то!» — думал Данилов. А сам пугался. Наконец стало чуть светлее, будто бы обнаружился
