— Ну вот, ты и вернулся, — сказала Наташа. — Раздевайся, мой руки, и пойдем на кухню…
Конечно, она видела футляр на стуле, и Данилов, приняв из ее рук стакан чаю, сказал как бы между прочим:
— Альбани отыскался.
И она, словно бы посчитав возвращение Альбани делом простым и не заслуживающим особого разговора, сказала:
— Да, я поняла.
Все она поняла, и между ними теперь не было игры, а было принятие каждым их жизней такими, какими они были и какими они могли или должны были стать. Их жизни были одной жизнью. При этом оба они принимали право каждого (или возможность) быть самостоятельными и независимыми друг от друга. Чувство некоей отстраненности от Наташи, как от человека, какого не следовало впутывать в собственные тяготы, было Даниловым нынче забыто. Он уснул чуть ли не семейным человеком.
Утром, когда Наташа уехала на работу, Данилов позвонил Клавдии Петровне.
— Что ты хочешь от меня? — спросила Клавдия.
— Я от тебя? — опешил Данилов. Потом сообразил: действительно, на этот раз — он от нее. — Я… собственно… Я бы не стал… но ты сама давала мне советы… относительно хлопобудов…
— Ты хочешь, чтобы я тебя пристроила?
— Я был бы тебе очень признателен…
— А зачем тебе хлопобуды?
— Ну хотя бы, — сказал Данилов, — чтобы доставать нужные мне книги…
— Ты всегда был бестолковым человеком…
— Потом ты считала, что я смогу быть тебе полезным.
Клавдия замолчала, наверное, задумалась.
— Ну хорошо, — сказала она. — Попробую свести тебя с Ростовцевым. Но учти. Попасть в очередь трудно.
— Я понимаю, — вздохнул Данилов.
Когда он повесил трубку, он чуть кулаком по аппарату не стукнул. Зачем он звонил? Зачем ему Клавдия? Если дважды пегий секретарь хлопобудов упрашивал его занять место вовсе не в очереди? Секретарь собирался звонить через два дня, то есть завтра. Да что секретарь! Ведь он, Данилов, мог просто сдвинуть пластинку браслета и решить дело в полсекунды. И вот — на тебе! — затеял жалкий разговор с Клавдией, понесся куда-то сломя голову! Он собрался позвонить Клавдии и сказать ей, что раздумал, но она опередила его.
— Ну все! — заявила Клавдия. — Кланяйся в ножки! Будешь обязан мне по гроб жизни.
— Хорошо, по гроб жизни, — согласился Данилов.
— Я умолила Ростовцева встретиться сегодня с тобой.
— Сегодня у меня трудно со временем.
— У него! Ты бы молчал! Я и так пожалела тебя. У тебя окна с четырех до шести. В пятнадцать минут пятого будь в кафе-мороженом, Горького, девять.
— Ладно, — сказал Данилов.
— Данилов, — сказала Клавдия, — для меня это все серьезно… Что-то происходит в последние дни с Ростовцевым… Чем-то он увлечен… Я прошу тебя, ты… так… между прочим… выясни, что с ним… Вдруг он откроется тебе… Зачем-то он ходит на ипподром…
— А как же твоя независимость? — спросил Данилов.
— Ее не достигнешь сразу, — сказала Клавдия.
«Стало быть, — думал позднее Данилов, — она подпускает меня к Ростовцеву неспроста… Он, видно, отбивается от рук, и ей нужна информация о нем…» Данилов не стал говорить Клавдии о том, что очередь ему не нужна. Он пожалел Клавдию, почуяв ее действительную, а может, и мнимую (не все ли равно!), озабоченность. Да и Ростовцев был интересен ему. Помнил Данилов и о совете Малибана.
Словом, в начале пятого Данилов оказался на углу проезда Художественного театра. Постоял минуты две и увидел Ростовцева на лошади. Ростовцев ехал по тротуару ему навстречу и на вид был сегодня простой, не имел ни попугаев на плече, ни трости, ни кальяна. Среди прочих людей, оказавшихся в ту пору на улице Горького и нисколько не удивленных всадником, он выделялся лишь не по сезону легким костюмом, видно жокейским. Ростовцев спрыгнул с лошади, привязал ее к липе и пошел к Данилову. Данилов раскланялся с Ростовцевым, протянул ему руку, сказал, что, по всей вероятности, и Ростовцев знает, с кем имеет дело, хотя они и не были друг другу представлены. Да, согласился Ростовцев, это так. Они вошли в кафе, разделись (Ростовцев сдал в гардероб жокейскую кепку) и поднялись на балкон. Заказали пломбир и бутылку «Твиши». Тут Данилов все же взглянул на демонический индикатор и опять не обнаружил присутствия в Ростовцеве чего-либо особенного.
— Как я понял из слов Клавдии Петровны, — сказал Ростовцев, — вы, Владимир Алексеевич, хотели бы попасть в очередь хлопобудов?
— Да, — сказал Данилов.
— Простите, зачем это вам?
— Мне… собственно… — замялся Данилов, подумал: «Предварительный досмотр, что ли? А вдруг он потребует вступительный взнос? У меня пятерка. Тут хоть за мороженое расплатиться…» — Знаете, может, Клавдия не слишком поняла меня… Я не так чтобы отчаянно рвусь. Если для вас содействие хоть сколь-нибудь обременительно, давайте сейчас же и забудем об этом деле…
— Нет, — сказал Ростовцев строго и как бы имея право на эту строгость. — Не обременительно. Но зачем это вам?
— Из-за книг! Дежурить в магазинах у меня нет возможности, переплачивать на черном рынке — тем более.
— А вам нужны книги?
— Да, — сказал Данилов. — Я собираю. И читаю… О музыке, об искусстве, об истории, о народовольцах… Сейчас вышел «Лувр» в большой серии, но как его достать? А дальше будет хуже. Без книг я не могу.
Тут Данилов не врал.
— Я вас понимаю, — сказал Ростовцев. — В книги стали вкладывать деньги. Как в ковры и драгоценные камни… Что ж, в вашем желании есть резон… Я сам книголюб… Сейчас пытаюсь собрать все о лошадях…
— У вас прелестная лошадка, — льстиво вставил Данилов.
— Это случайная кобыла, — небрежно сказал Ростовцев. — Взял, какая была свободна. У меня сейчас действительно хороший жеребец.
Вспомнив о жеребце, Ростовцев несколько переменился. Этот румяный рослый человек сегодня не казался Данилову злодеем. Но был он серьезен, строг и как бы давал понять, что разговор может произойти деловой и холодный. Теперь же он заулыбался, отчасти даже мечтательно, и опять, как в Настасьинском переулке, стал похож на кормленого и обаятельного ребенка.
— Вы увлекаетесь верховой ездой? — спросил Данилов.
— Да, увлекся!
И Ростовцев, не дожидаясь расспросов Данилова, даже не обратив внимания на то, есть ли у Данилова подлинный интерес к его откровенностям, принялся рассказывать о своем увлечении. Сначала он просто, поддавшись моде, стал ходить в клуб любителей верховой езды в Сокольники («Как Муравлев», — отметил Данилов). Сам горожанин, никогда не садился в седло, оказался неуклюж, чуть ли не с табуретки влезал на лошадь. А ведь в юные годы был спортсмен… Падал с лошади, ломал ребра, два месяца лежал в больнице. Но не отступил. И вот он уже вместе с другими катался аллеями Сокольнического парка. Но именно
