— Но присутствие Серова и Филимона Грачева при этом разговоре необходимо, — сказал я.
— Я их приведу, — кивнул дядя Валя.
Каштанов дрожал, дергался, будто его бил колотун, но можно было понять, что происхождение колотуна Игоря Борисовича не связано с напитками. Одет он был чисто — костюм утюженый, рубашка свежая, — однако вид имел измятый.
— Этот-то, — указал на Каштанова дядя Валя, — уже намылился продать свой пай Шубникову.
— Терпения больше нет, — сказал Каштанов.
— Ну уж шиш! — оборвал его дядя Валя. — Прежде ее надо придушить. А Шубников ее душить сразу не даст.
— Нельзя ее душить! — чуть ли не с мольбой в глазах сказал Игорь Борисович.
Между ними тут же возникла перебранка, и я снова ощутил себя на грани веков, среди заговорщиков, измученных доктринами и выходками хозяина Михайловского замка. И раздавались сейчас реплики смельчаков, способных на тира но убийство, и слышались жалостливые голоса миротворцев, отвергающих насилие. Смельчаки не исключали возможности наемных или добровольных убийц. В частности, на роль штабс-капитана измайловца Скарятина, порешившего императора, рекомендовался мрачный водитель Лапшин с его бешеным самосвалом.
— Никогда! — кричал Каштанов. — Нельзя этого!
— Чистеньким хочешь быть! — отвечал ему дядя Валя. — Ну и мучайся дальше! И нас мучай! И все Останкино!
— А что Михаил Никифорович? — спросил я на всякий случай.
Заговорщики умолкли. Дядя Валя, видно было, смутился.
— А что Михаил Никифорович? — быстро сказал он. — Ты и сам знаешь… Влюбился Михаил Никифорович!
— Безответственно вы говорите, Валентин Федорович. Как это можно влюбиться в фантом, в движение воздуха? — сказал я на всякий случай.
— Это она-то движение воздуха? — поинтересовался дядя Валя.
— Отчего же нельзя в нее влюбиться? — печально сказал Каштанов.
— Мы тебя и зовем, — объяснил дядя Валя, — чтобы ты Михаила Никифоровича поколебал.
Устройство встречи с Михаилом Никифоровичем дядя Валя брал на себя, полагал, что провести ее удастся сегодня же. Когда дядя Валя и Каштанов уже уходили, я спросил, каковы нынче обстоятельства жизни Шубникова, не огорчает ли его подброшенный Бурлакиным ротан. О ротане дядя Валя с Каштановым толком не знали, но слышали, что теперь Шубников средства для поддержания сил добывает шапками. До него дошло, что шапки из собак дороже самих собак, он завел дела с умельцами и стал уводить или перекупать животных для шапок.
— Живодер! — поморщился Каштанов.
— Живодер! — согласился дядя Валя. — А ты хочешь загнать ему пай!
Они ушли. Через час дядя Валя позвонил и сказал:
— В восемь вечера на моей квартире.
В восемь вечера на квартиру дяди Вали шесть останкинских жителей явились без опозданий. Три пайщика-фундатора и три соучастника с совещательными мнениями. Серов давал понять, что он человек воспитанный, оттого и принял приглашение дяди Вали, но ему пора домой. Филимон Грачев достал семь газет и ручку. Собака дяди Вали, возможно не вызвавшая симпатий Шубникова, улеглась у серванта и уставилась на Михаила Никифоровича, будто укор какой желая ему высказать. Михаил Никифорович был в напряжении, словно душить предполагали его.
— Начнем, — сказал Серов.
— И кончим, — кивнул дядя Валя.
— Кого кончим? — удивился Филимон Грачев.
— Варвару!
— «Я вас обязан известить, что не дошло до адресата письмо, что в ящик опустить не постыдились вы когда-то», — произнес Филимон, уткнув ручку в лист «Книжного обозрения». — Кто автор? Семь букв. Вторая «и», шестая «о». Либо Тихонов, либо Симонов? А? Кто?
Прежние бы милые времена! Дядя Валя тотчас бы вспомнил или Колю, или Костю, как они с Костей били самураев на Халхин-Голе или как они с Колей лазали по индийским горам. Но нет, нынешний дядя Валя был строг.
— Прекрати, Филимон! — сказал дядя Валя. — Ну как, Михаил Никифорович, вы с нами или опять в либерала будете играть?
Михаил Никифорович сидел молча.
— Все страдают. Мы пятеро, — сказал дядя Валя твердо. — И другие в Останкине. Наверное, и еще где-нибудь в Москве. Или в области… Михаил Никифорович, мы вас спрашиваем: будете вы по-прежнему потакать ей или нет?
Собака дяди Вали подняла голову и кивком поддержала хозяина.
— Что я-то? — сказал Михаил Никифорович. — Разве я могу больше, чем вы?
— А кто вносил два сорок? — спросил Каштанов.
— Ага, — сказал дядя Валя. — Эгоистом быть легко. Пусть, мол, другие страдают, а я буду жить в наслаждениях.
— Кто это живет в наслаждениях? — спросил Михаил Никифорович.
— Это я так, к примеру, — сказал дядя Валя. — Все мы считаем, что ее для пользы людей надо ликвидировать, один ты…
Тут дядя Валя умолк, и мне стало ясно, что никаких консультативных бесед дядя Валя с Михаилом Никифоровичем не имел и мнение о взглядах Михаила Никифоровича на кашинскую гостью вывел из неких наблюдений и догадок.
— Нельзя с ней так, — возмутился дяди Валиным словам Каштанов. — Можно ведь и договориться по-хорошему…
— А тебя и не спрашивают. Спрашивают Михаила Никифоровича. Будет он устраивать свою судьбу за счет несчастья других? Или хотя бы воздержится?
— Дядя Валя, — сказал я, — по-моему, у вас нет оснований для подобных претензий к Михаилу Никифоровичу. И вообще вы сегодня много берете на себя.
— Имею право! Не пожалел бы в тот день рубль с мелочью, и ты бы имел право…
— Спасибо за напоминание. И разрешите откланяться.
— Нет. Погоди! Извини! Она ведь и тебе не нужна. Сейчас быстро решим и все уйдем. Ну, Михаил Никифорович?
— Ладно, — сказал Михаил Никифорович, — поговорить поговорим. Но без всяких душегубств.
— Это мы еще посмотрим! — заявил дядя Валя.
Глава 20
Разговор с Любовью Николаевной состоялся в субботу в четыре часа на квартире Михаила Никифоровича.
Встретиться с пайщиками дядя Валя предложил у бывшего пивного автомата, мертвого теперь помещения, и уж оттуда идти на квартиру, будто какие чувства факельные должны были обостриться в нас на месте встречи, по замыслу дяди Вали, возможно, сначала чувство жалости к себе, а потом и бунтарского протеста. Дядя Валя посмотрел на часы и сказал неожиданно:
— Еще могут успеть и пиво завезти!
Трех минут дороги к дому Михаила Никифоровича хватило дяде Вале для произнесения огненных слов «огласим приговор!» и «доведем до акта полной капитуляции!». И иных. Тут уже не грани прошлых столетий и не императорские замки приходили на память, а казалось, что дядя Валя выводит нас на Зееловские высоты.
— Ну? Тут она? — спросил дядя Валя Михаила Никифоровича, открывшего дверь.
— Здесь.
— Пошли! — чуть ли не приказал дядя Валя.
Однако решимость наша тут же куда-то истекла. Даже дядя Валя и тот засмущался. Мы долго терли ноги о плетеный коврик, будто выбрались из болота. И волосы наши, оказалось, нуждались в услугах расчесок. Вышло так, что мы опять как бы просителями пришли на беседу с
