Однако Дуняша позволяла ему книгу листать и рассматривать, терпеливо тратя время на его любопытство, и это обстоятельство дало удивлениям Шеврикуки иной поворот.
— По номиналу? — поинтересовался Шеврикука. — Или с переплатой?
— С переплатой, — вздохнула Дуняша.
— Так что же, — спросил Шеврикука, — Гликерия Андреевна нынче затворница?
— Затворница? Ты что!.. Какую чепуху ты несешь! С чего ты взял! — заговорила Дуняша, словно взволновавшись. Но было очевидно, что слова Шеврикуки не стали для нее неожиданностью. Да и не могли ею быть.
— Не затворница — и замечательно. — И Шеврикука протянул Дуняше книгу о тяжкой и благоароматной жизни красавиц Востока.
— Это ты из-за книги, что ли? Так, может быть, Гликерия Андреевна не только затворница, но и куртизанка? — И Дуняша рассмеялась.
Но смех ее получился несомненно нервический.
— Хорошо, — сказал Шеврикука, — она не затворница, ее интеллектуальная изощренность позволяет ей уделять внимание проблемам урду, ты без полномочий, а потому промолчим о Гликерии…
— Надо же! Затворница! И придет же в голову! — все еще восклицала Дуняша. И не убирала книгу в сумку.
— Как ваше Ателье?.. Или Агентство?.. Или Салон?.. Ведьм, колдунов и привидений… Или кого там… Ты рассказывала… Как оно-то? — спросил Шеврикука.
— О! Оно-то! Все кипит и бурлит! — воодушевилась Дуняша. — Вот-вот откроют… Именно на Покровке… Дударев обещает. Кубаринов, полпрефекта, перережет ленточку. И будьте милостивы!
— Дударев обещает… — задумался Шеврикука. — Он вам и ставки обещает?
— И ставки, и гонорары, и творческие подношения. В долларовой равноценности!
— Это замечательно, — порадовался Шеврикука за Дуняшу. — Сам бы побыл привидением. Но не просите… И Совокупеева Александрин кипит и бур лит?
— И она! Естественно! Твоя Совокупеева-то! Ох, и ловелас ты, Шеврикука! — И Дуняша пригрозила Шеврикуке пальцем. — Хотя у тебя теперь интерес к этой пройдохе Увечной Увеке…
— А Леночка Клементьева?
— Что Леночка Клементьева? — Дуняша отчего-то нахмурилась.
— Она ведь тоже самозванкой являлась на смотрины в дом Тутомлиных…
— Ходит, ходит. Совокупеева ее держит в руках. Но больно томная и меланхолическая. Царевна Несмеяна. Клиентов отпугнет. Или они у нее прокиснут. Однако говорят, и Несмеяны нужны.
— Что с ней? Несчастная любовь? Как у нее с Митей Мельниковым?
— А мне-то почем знать? — строго сказала Дуняша. — И тебе-то что?
— Да я так… — смутился Шеврикука. Но сейчас же и он стал строг. — Мельников квартирует в моих подъездах. Имею право любопытствовать о его затруднениях и душевных невзгодах.
Возразить чем-либо на это Дуняша не могла, но не было у нее ни лакомств, ни протухших овощей для угощений оголодавшего, но разъясненного любопытства Шеврикуки.
— А что Гликерии отведено в Агентстве? Или в Салоне? — спросил Шеврикука.
— Гликерия… Она… Она пока… — замялась Дуняша. И опять нахмурилась. Книгу о затворницах и куртизанках наконец решилась запереть в сумке. — Она, может быть, там сама по себе… У нее самостоятельная программа… Ты должен понять…
— Я понимаю, — кивнул Шеврикука.
— Что ты понимаешь! Что ты киваешь со значениями! — снова разволновалась Дуняша. — Что ты можешь понимать!.. Она… Гликерия Андреевна… Она…
И замолчала.
Скомканный стаканчик из-под фруктового мороженого она швырнула в урну, сама же резко отвернулась от Шеврикуки, будто не желала, чтобы он видел ее лицо и, возможно, повлажневшие глаза.
В пионерском пруду озорничала и безобразничала детвора, лишенная лагерного детства, шли на абордаж лодки и водяные велосипеды, но не было у берегов ни волн, ни ряби. И листья деревьев проживали в благонравии безветрия. А ногам Шеврикуки и телу его передались вдруг подземные гулы и содрогания горных пород. Но тут же они и стихли. Бурление страстей призраков и привидений Шеврикука ощутил в прошлый раз лишь на подходе к лыжной базе. От пионерского же пруда до лыжной базы пролегало версты две. Бурление страстей расползалось, а возможно, вздымалось и из глубин. Не расползется ли оно до Звездного бульвара и не потревожит, не огорчит ли Пузырь?
Впрочем, что ему, Шеврикуке, беспокоиться о нервных и нравственно-сейсмических состояниях Пузыря?
Женщина в его видениях, с золотой диадемой, в белых одеяниях, стояла в тоске (или в отчаянии) перед громадой чаши и молила о чем-то, Шеврикуке недоступном и неизвестном. Это он помнил.
— Клокотание котла у вас, мне известно, продолжается, — сказал Шеврикука. — Или это сплетни и преувеличения?
— Нет, — сказала Дуняша. — Не преувеличения.
Глаза ее снова были видны Шеврикуке. Они были сухи.
— Оно не захлестнуло волнами Апартаменты?
— Какие и захлестнуло. А наши… то есть Гликерии Андреевны… и те, что вокруг, пока нет…
— Вас все это увлекает, возбуждает или вы готовы бежать?
— Все, что наше, оно в нас.
— Хорошо. В вас, — согласился Шеврикука. — Тот монстр, врывавшийся к вам при мне, но не обремененный тогда формой или, напротив, удрученный тем, что форма ему не возвращена, я предполагаю, кто это, — он не докучает вам?
— Не говори о нем! Не называй его! — вскричала Дуняша.
— Я никого не называю, — сказал Шеврикука. — Ты все назовешь. Ты для этого и пришла сюда.
— Нет! Ты ошибаешься! Я никого не назову! Я ни о чем не уполномочена сообщать! — Дуняша-Невзора говорила страстно и чуть ли не с подвижническим пафосом, будто ее склоняли уберечься от огня в раскольничьем скиту, а она была непреклонна, или будто ей грозили пытками, а она никого не намерена была выдать.
— Тот монстр докучает вам? — проявлял настойчивость Шеврикука. — Он осаждает Гликерию и неволит ее?
— Не спрашивай меня! Я не отвечу!
— Ладно. Я все разведаю сам, — мрачно сказал Шеврикука. — Не надо было откликаться на мой вызов. Впрочем, и я хорош.
Страсти оставили Дуняшу-Невзору. Похоже, рабфаковка-сударыня не отказалась бы и еще от одного фруктово-мороженого подношения. И похоже, она ждала от Шеврикуки заявлений или успокаивающих деклараций.
— Я пошел, — сказал Шеврикука. — Счастливого бытия. И поклон Гликерии Андреевне.
Он повернулся и двинулся было к парковым воротам, но Дуняша чуть ли не прыжок к нему совершила, пальцы ее обхватили руку Шеврикуки. Пальцы ее были горячие, она заговорила торопясь:
— Шеврикука, голубчик ты мой, не обижайся! Не обижайся на нас! И на меня, грешную и лукавую, не обижайся! И на Гликерию Андреевну! Худо там, худо! Поверь, голубчик ты мой, Шеврикука!.. А теперь иди!
Получив установление «идти», Шеврикука остался стоять, а в путь — к содроганиям среды, амбиций и обстоятельств — отправилась Дуняша-Невзора. Минуты две Шеврикука смотрел ей вслед и, как ценитель, нередко увлекающийся, не мог не отметить, что сударыня, пусть и с вывертами, даже и в вывертах своих умеет
