А не устраивают ли ему, явилось Шеврикуке соображение, еще одну проверку? Не разыгрывают ли его? И не начали никакой штурм Отродья, и нет нигде вокруг иных постов. Вряд ли, решил Шеврикука. Уж слишком неуклюже-громоздкой вышла бы такая проверка. К тому же он мог испытать на проверяющих силы своих новых значений. Но посчитал, что обойдется без этих испытаний.
Побродив метрах в тридцати от лучин и каменных лавок, Шеврикука обнаружил стенд на двух металлических жердях, сбитый из некрашеных досок. Стенд походил на пожарный. И орудия покоились на нем для рук пожарных. Две лопаты, совковая и штыковая, багор, кирка, лом, ведро, топоры. А с ними кочерга и ухват. По предположениям Шеврикуки, в Чаше-Братине находились вовсе не какие-либо сыпучие вещества или жидкости, в особенности способные воспламеняться, тем более что в первейшие обязанности сословия вменялось сбережение дома и домашнего очага. А потому оставалось думать, что орудия на стенде предназначались не для тушения пожаров, а для целей оборонительных. «Будем иметь в виду», — сказал себе Шеврикука.
Он почувствовал, что в пределах его поста появилась новая, а возможно, и нежелательная здесь персона. Или персоны? Враги? И где-то прячутся? Или хоронятся невидимыми? Нет, явившаяся персона не хоронилась и не совершала разбойных действий. Она стояла под лучинами. «Да это же Пэрст-Капсула!» — сообразил Шеврикука.
Словами Иллариона он был приготовлен к тому, что в облике подселенца произошли изменения. Действительно, полуфабрикат подрос, а голова его вроде бы уменьшилась, во всяком случае, она не напоминала голову одного из карлов Веласкеса, и ее не подпирал раструб боярского воротника. Может быть, Пэрст-Капсула из полуфабриката сумел продвинуться в новую для него стадию развития? Надел он синий свитер и ходовые теперь черные джинсы с желтыми стежками, а правой рукой, отчасти удивив Шеврикуку, держал головной убор, в каком лежал в получердачье Землескреба занедужившим.
— Опять зябнешь? — обеспокоился Шеврикука.
— Нет, — сказал Пэрст-Капсула.
Голос его вроде бы не изменился.
— А зачем это? — спросил Шеврикука, указав на перевернутую воронку.
— Так, — сказал Пэрст-Капсула. — На всякий случай.
— Похоже, ты уже не полуфабрикат.
— Возможно, и так, — кивнул Пэрст-Капсула. — Но не мне судить.
— Ну, здравствуй, — шагнул к подселенцу Шеврикука. — Спасибо…
— Здравствуйте, — пожал ему руку Пэрст-Капсула. — А на ваше «спасибо», как говорится: не за что.
— Ничего себе! Благодаря тебе я здесь, а не в камнях палат Тутомлиных.
— Вы в свое время меня поняли и приняли.
— Приютить тебя ничего не стоило, а вот что касается понять… — Шеврикука намерен был сказать: «С чего ты взял, что я тебя понял…»
Но Пэрст-Капсула его опередил:
— Поняли, Шеврикука, поняли!
Словами этими, почувствовал Шеврикука, было предложено о случившемся в прошлом более не говорить.
— А зачем ты проник сюда теперь? — спросил Шеврикука.
— Быть подпорой вам, — сказал Пэрст-Капсула. — И для чувствительности восприятия. Вам и вашим не дано ощутить многие движения Отродий. Пусть я буду здесь хотя бы чувствительным прибором.
— Мне и нашим… А ты кто?
— Считайте, что и я ваш. В отношениях с друзьями я верный и постоянный. В этом я себя проверил.
— И ты полагаешь, что силы, приданные мне с возложенными заботами, не сделали меня достаточно чувствительным? — спросил Шеврикука.
— Не знаю. Посмотрим. Увидим. Вот возникнут напряжения…
— А когда возникнут напряжения?
— Скоро, Шеврикука, скоро.
— А что в Останкине?
— В Останкине скверно.
— Тебе известен зеленый бельчонок Петюля?
— Слышал о нем. Имеет дело с одним из Белых Шумов.
— Белые Шумы оправились от Лихорадок?
— Не совсем. Но они приспособились к ним. И могут использовать свойства Лихорадок в своих целях.
— Что думают Отродья сейчас обо мне?
— Для них — вы по-прежнему в доме Тутомлиных и замурованный. Извлечение вас из-под плиты произведено ювелирно-безупречное, с соблюдением тайных предосторожностей. Отродья спокойны, считая, что и силы ваши израсходованы в подземельях. Кстати, они полагают, что и мои усилия пошли исключительно на изведение черного столба. Для них я остался несущественной мелочью. Подлежавшей уничтожению. Но — забытой. И для высокомерных умов и аппаратов есть мертвые зоны восприятия.
«И Гликерия уверена, что я замурованный…» — подумал Шеврикука. В прежних его мечтательных и тревожно-смутных видениях Чаши не раз возникала женщина в белом и с золотой диадемой надо лбом, она молила о помощи… Чаша и мольба женщины были соединены в сознании Шеврикуки и будто бы даже существовали в этом соединении равноправными, хотя женщина и виделась вблизи Чаши маленькой, а то и крошечной. Равносильными, пожалуй, оказывались чувства Шеврикуки к Чаше, женщине и ее мольбе… Теперь, стало быть, Чаша — сама по себе, и женщина — сама по себе, и совместиться друг с другом для Шеврикуки они никогда более не смогут…
— Шеврикука! — услышал он голос Пэрста-Капсулы. — Тревога! Отродья, их группы захвата направились к нам.
— Они близко?
— Нет, они далеко. И путь их не будет прямым. Но пришла пора нам сосредоточиться. А вам — подать напряжение в силы ваших новых значений.
«Женщина в белом, женщина в белом, в экое расслабление могут привести мысли о ней!» — отругал себя Шеврикука. Сейчас же в голову ему пришло соображение: развесить бархатные банты над линией недопустимости, указанной ему экс-Колюней. Легко сказать: развесить! Но — надо! И Шеврикука, как в доме Тутомлиных, произвел себя в штабиста или в диспетчера приданных сил, определил подразделениям специальности и задачи. Одна из задач была тут же исполнена: бархатные банты зависли в воздухе над линией недопустимости. Узлы их были укреплены и стали замками. Сами же банты Шеврикука наделил смыслом и направленностью воздействий. Теперь и он ощущал движения вражьих сил. И сознавал, что по мере приближения захватчиков к Хранилищу Чаши-Братины он поймет, кто они такие и что они такое, вместе и в отдельности, и как будут действовать. Он передал сигнал экс-Колюне и — на всякий случай — Иллариону о начале операции Отродий.
Не принижая в себе уровень сосредоточенности, но и не желая взвинчивать себя в минуты (может, и часы!) ожидания, Шеврикука принялся вспоминать. Отчего возникла его приязнь к бархатам и когда? Носил ли кто из хозяев его домов или квартир бархаты? Двое-трое, пожалуй, носили. Один еще в Киеве, в тереме на Михайловой горе.
Было ли это или не было? Имя хозяина Шеврикука уже не помнил, а вот малиновый бархат его
