Вскоре в Лонгборн вернулся мистер Коллинз. Для миссис Хилл этот визит послужил источником хлопот и беспокойства: она по-прежнему изо всех сил пыталась угодить, услужить ему, но сейчас у нее было не в пример меньше возможностей проявить свое гостеприимство, так как гость ежедневно отбывал в Лукас-Лодж к своей невесте и проводил там бóльшую часть дня. Миссис Хилл как могла ублажала мистера Коллинза. Вода для умывания у него в комнате каждое утро была свежа и подогрета, полотенца, надушенные лавандой, — самые тонкие, какие только нашлись в бельевых сундуках. В камин подкладывались лучшие ясеневые дрова, а когда гость, завершив ухаживания, возвращался и собирался отойти ко сну, на столике у кровати его ждало теплое подслащенное молоко. Замечал ли он эти скромные знаки внимания и понимал ли, кто в действительности за ними стоит, — сие было миссис Хилл неведомо, а мистер Коллинз никак не давал ей этого понять. Впрочем, он вообще мало разговаривал с обитателями Лонгборна, настолько его мысли занимали предстоящая женитьба и его нареченная.
Мэри тоже вызывала тревогу и чувство вины: не следовало миссис Хилл подогревать в барышне интерес к кузену, ведь это не принесло добра ни одному из них. Но теперь уже ничего не поделать, во всяком случае экономке.
Наконец гость отбыл. Наступление очередной субботы вынудило его покинуть Лонгборн и расстаться с драгоценной Шарлоттой. Миссис Хилл не находила себе места от огорчения и разочарования: ах, если бы ей довелось хоть недолго побыть с Шарлоттой Лукас, успеть угостить ее хорошим обедом или напечь еще порцию лимонных кексов, тогда было бы куда спокойнее! Шарлотта Лукас понимала толк в хороших обедах и знала им цену.
Но надежды на подобную оказию не было: Шарлотта по причинам вполне очевидным держалась от Лонгборна на почтительном расстоянии.
Через десять дней после второго визита мистера Коллинза в Лонгборне появились Гардинеры. Брат миссис Беннет с супругой и детишками приехали, чтобы провести здесь Рождество. Они предполагали остаться на неделю, и миссис Беннет так усердно старалась развлечь брата и невестку, что им ни разу не пришлось пообедать в узком семейном кругу: дом либо наполнялся гостями, либо его обитатели суетились, готовясь к разного рода увеселениям как приватным, так и публичным; затем гости и хозяева устремлялись на эти самые увеселения, и тогда в опустевшем доме никого не оставалось, кроме слуг.
Подготовка к развлечениям шла и на кухне: в дни Рождества требовалось постоянно стряпать всевозможные лакомства и особые блюда, непрерывно стирать скатерти и салфетки. В кухне было шумно и тесно из-за чужого люда: горничная Гардинеров, ожидающие гостей кучера, сутолока приходящих и спешащих назад посыльных с приглашениями от соседей и ответами. И у каждого из них имелось тело, как назло заслоняющее нужный предмет, ноги, через которые приходилось перешагивать, и локти, норовящие задеть дорогую посуду или шаткий шкафчик. Ни на минутку не удавалось Джеймсу и Саре остаться наедине, даже когда дом пустел. Сара, как и миссис Хилл, сносила испытания стиснув зубы. Обе они работали в буквальном смысле до седьмого пота и, едва ступив за порог, чувствовали, как их охватывает ледяным холодом.
Мистер Уикхем, казалось, ухитрялся поспеть всюду, появляясь в самых неожиданных местах, будто ртутный шарик. Бежишь по лестнице, а он там, на середине пролета, внимательно изучает висящую на стене картину. Входишь в безлюдную комнату для завтрака, и он тут как тут: пристроился у края стола и, смакуя кусочек копченой лососины, рассеянно ковыряет ногтем облицовку мебели. А однажды Джеймс уловил в конюшне аромат сигары. Держа подпругу в одной руке и ведро в другой, он выглянул из-под кобыльего брюха — и увидел молодого офицера, стоящего в дверях и наполняющего зимний воздух табачным благоуханием.
Уикхем браво отсалютовал.
Джеймс кивнул в ответ и вернулся к работе. Отстегнув пряжку, он снял с лошади дамское седло, стремена, подпругу и отошел, чтобы разложить все по местам. Он чувствовал, что Уикхем не сводит с него глаз. Повесив седло, Джеймс протер его сухой тряпицей.
— Чем это ты занимаешься, братец? — заговорил наконец Уикхем.
Кобыла шумно выдохнула, обдав Джеймса теплом.
— Лошадь расседлываю, — коротко ответил он, вынимая изо рта лошади измусоленный трензель. Уикхем оторвался от дверного проема и подошел поближе. Джеймс невозмутимо продолжал снимать и раскладывать части упряжи.
— Все это, — рукой с зажатой в ней сигарой обвел Уикхем чистые стойла, гору соломы, кожаную сбрую, лоснящиеся шкуры лошадей, — все это хорошо для безусых юнцов, девиц да старикашек. Такая работа недостойна мужчины.
— Вам виднее, сэр.
— А ведь настоящей работы немало, уверяю, стоит только захотеть.
Джеймс выпрямился, аккуратно сложил ремни упряжи. Уикхем, со всей его развязностью и язвительностью, просто щенок и не более того. Огрызается и рычит без повода.
Молодой офицер склонил голову, изображая раздумья:
— По-моему, здешний старик дворецкий — просто мешок с костями, никому не нужная рухлядь, вот ему простительно прозябать в деревне и бить баклуши. — Уикхем ткнул сигарой в сторону Джеймса. — Но ты-то, любезный, ты — другое дело.
— Вот как, сэр?
Джеймс занялся теперь недоуздком и не поднимал от работы глаз, высвобождая гриву из-под затылочного ремня.
— Мужчина без семьи на руках, не имеющий других перспектив!.. — Уикхем приложился к своей почти уже докуренной сигаре и, выпустив клуб дыма, продолжал: — Тебе, братец, нужно обратиться к офицеру-вербовщику. Вот как ты должен поступить. В наши времена это долг каждого здорового и крепкого мужчины, любящего свою страну.
— Мне и здесь неплохо, — буркнул Джеймс, вешая на стену упряжь и отряхивая ладони.
— Вон оно как. Что ж, понятно. — Уикхем бросил окурок и загасил его носком начищенного сапога. — Ты, как я вижу, отъявленный трус, и с этим ничего не поделаешь.
— Неужели?
— Да, именно так.
— Тогда скажите, сэр, — вдруг услышал Джеймс собственный голос, — будьте так добры…
Уикхем, уже отвернувшийся было, чтобы уйти, замер и оглянулся:
— Что?
— С вашего позволения…
— Ну…
— Где проходили последние боевые действия, в которых вы участвовали?
Уикхем уставился на него, озадаченно мотнув головой.
— В Испании это было или в Португалии?
Офицер нахмурился:
— О чем ты, парень?
— Может, вы принимали участие в осаде Росаса? Или сражались при Вимейру? Или бились с французами в Корунье?[127]
У молодого офицера пылали щеки.
— Да как ты смеешь…
