ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ РОМАНОВ

опечалитесь вы с мамой, когда вам станет известна правда, и не могла никак вас подготовить. Мне рассказала об этом, чуть ли не насильно сделав меня своей наперсницей, та, чья давняя помолвка разрушила мои надежды, — и рассказала, как мне чудилось, со злорадным торжеством. В ответ на ее подозрения мне следовало сохранять безразличный вид, хотя речь шла о том, что для меня было важнее всего. И так повторялось не один раз. Мне вновь и вновь приходилось выслушивать, как она описывает свои чаяния и торжествует. Я знала, что навеки разлучена с Эдвардом, и не узнала ни единой подробности, которая заставила бы меня подумать, не к лучшему ли это! Ничто не умалило его достоинств и не доказало, что он ко мне равнодушен. Я должна была сносить злобу его сестры и оскорбительное обращение его матери, терпеть кару за чувство, которое не могло подарить мне никакой радости. И все это происходило тогда, когда, как тебе известно, у меня были и другие горести. Если ты все-таки допускаешь, что и я способна чувствовать, то, конечно, сумеешь представить себе, как я страдала эти дни. Спокойствие, с каким я сейчас говорю, утешения, какие я пытаюсь найти, — все это плоды постоянных и мучительных усилий, они возникли не сами собой и вначале не приносили мне никакого облегчения. Нет, Марианна. Если бы тогда я не была связана обещанием молчать, пожалуй, ничто — даже любовь к самым дорогим для меня людям — не удержало бы меня от того, чтобы открыто показать, как я несчастна!

Марианна совсем присмирела.

— Ах, Элинор! — воскликнула она. — Из-за тебя я себя навсегда возненавидела. Как безжалостна была я с тобой! С тобой — единственным моим утешением, опорой во всех моих муках, когда казалось, что ты страдаешь только со мной и из-за меня! И это — моя благодарность? И так-то я тебе отплачиваю? Твое благородство — горький укор мне, потому-то я и порицала твое поведение!

За этим признанием последовали нежнейшие ласки. Марианна была готова на все, лишь бы искупить свою вину перед сестрой, и Элинор без труда заручилась ее обещанием говорить о случившемся без малейшей горечи, при встречах Люси ничем не выдавать возросшей неприязни к ней, а если случай сведет ее с Эдвардом, выказывать ему всю былую сердечность. Уступки были велики, но уж если Марианна признавала себя неправой, никакие жертвы ее не останавливали.

Обещание сдерживаться она исполнила безупречно. Слушая рассуждения миссис Дженнингс о случившемся, она ни разу не изменилась в лице, не возражала ей и даже трижды сказала «да, сударыня». Когда же та принялась хвалить Люси, она только пересела с одного стула на другой, а спазму в горле, которую у нее вызвало описание пылкой любви Эдварда, мужественно скрыла. Столь героическое поведение сестры внушило Элинор уверенность, что сама она выдержит любое испытание.

Следующее утро принесло с собой новые мучения — их брат почел необходимым нанести им визит, дабы с весьма мрачным видом обсудить ужасное событие, а также сообщить им, как чувствует себя его супруга.

— Полагаю, вы слышали, — качал он с грустной серьезностью, едва опустился на стул, — о возмутительнейшем открытии, которое имело вчера место под нашим кровом?

Они ответили ему лишь утвердительным взглядом, минута была слишком опасной для слов.

— Ваша сестра, — продолжал он, — страдала безмерно. Как и миссис Феррарс… Короче говоря, это была сцена столь необоримого отчаяния… Но уповаю, буря все же пронесется, не сокрушив никого из нас. Несчастная Фанни! Вчера у нее один нервический припадок тотчас сменялся другим. Но не стану излишне вас тревожить. Донаван утверждает, что особой опасности нет. Конституция у нее здоровая, а решимость возобладает над чем угодно. Перенесла она все это с поистине ангельской кротостью! Она говорит, что никогда больше ни о ком хорошего мнения не будет. И не удивительно — после того, как ее столь коварно обманули! Столь черная неблагодарность в ответ на такую снисходительность, такое доверие! Ведь она пригласила этих девиц погостить у нее только из доброты сердечной. Только полагая, что они заслуживают некоторого поощрения, что они скромны и благовоспитанны и будут приятными собеседницами. Ведь мы лишь поэтому, вопреки самому горячему нашему желанию, не пригласили тебя с Марианной пожить у нас, пока вы, милостивая государыня, ухаживали за вашей дочерью. И так ее вознаградить! «Ах, я от всей души хотела бы, — говорит бедняжка Фанни с обычной своей сердечностью, — чтобы мы вместо них пригласили твоих сестриц!»

Тут он умолк, чтобы выслушать положенные изъявления благодарности, после чего продолжал:

— Что перенесла несчастная миссис Феррарс, когда Фанни ей все рассказала, не поддается никакому описанию! Подумать только! Она с истинно материнской любовью находит для него отличную партию, а он все это время тайно помолвлен с совсем другой особой! Подобное подозрение ей и в голову прийти не могло. И тем более в отношении такой особы. «Уж тут-то, — говорила она, — казалось, я могла ничего не опасаться!» Муки ее были просто неописуемы! Однако мы обсудили, что следует предпринять, и в конце концов она послала за Эдвардом. Он явился. Но мне грустно рассказывать о том, что произошло. Все уговоры миссис Феррарс расторгнуть помолвку, подкрепляемые моими доводами и мольбами Фанни, оказались тщетными. Долг, сыновья и братская привязанность — все было забыто. Никогда бы прежде я не поверил, что Эдвард способен на подобное упрямство и бесчувственность. Мать открыла ему свое великодушное намерение: если он женится на мисс Мортон, она передаст ему в полное владение норфолкское поместье, которое после уплаты поземельного налога приносит чистый годовой доход в тысячу фунтов. И в отчаянии даже пообещала добавить еще двести фунтов. А затем указала, какая нищета его ждет, если он не откажется от этого мезальянса. Ему придется довольствоваться собственными двумя тысячами фунтов, и пусть не смеет являться к ней на глаза, пусть не только не надеется на ее помощь, но более того, пусть знает: если он попробует найти себе какое-нибудь доходное занятие, она постарается воспрепятствовать ему, насколько это будет в ее власти.

Тут Марианна, вне себя от негодования, хлопнула в ладоши и вскричала:

— Боже милосердный, неужели это возможно?!

— Ты вправе изумляться, Марианна, упрямству, перед которым бессильны даже такие доводы, — сказал ее брат. — Твое восклицание вполне естественно.

Марианна собралась было возразить, но вспомнила свое обещание и промолчала.

— Да-да, — возобновил он свой рассказ, — все оказалось тщетным. Эдвард говорил мало, но зато самым решительным тоном. Ничто не подвигнет его расторгнуть помолвку. Он сдержит слово, во что бы это ему ни обошлось.

— Значит, — с грубоватой прямотой перебила миссис Дженнингс, не в силах долее молчать, —