Правитель всея Руси внимательно посмотрел на мать, но ничего не ответил, только губы поджал и вышел в коридор, в стремительном шаге обгоняя своих телохранителей. И потому первым ступил в золотую залу.
Бояре и уже собранные для смотрин девицы склонили головы.
Михаил посмотрел на них, но поднялся на трон, величаво сел. Обозрел с высоты своего места переливающуюся золотом палату, сверкающих самоцветами подданных, выстроенных рядами розовощеких девиц, сбившихся у дальней стены рабынь, сторожащих хозяйские вещи.
Князья, дьяки и воеводы распрямились.
– Собрались мы здесь, бояре, дабы государь наш Михаил Федорович выбрал себе супругу, достойную для свершения таинства брака и продолжения рода царского… – речитативом заговорил патриарх Филарет. – Так давайте помолимся бояре, дабы Господь вразумил владетеля нашего раба Божьего Михаила на верный выбор. – И святитель, не останавливаясь, продолжил: – Дай, Господи, рабу Божьему Михаилу благодать разумения, чтобы распознавать приятное для тебя, и для державы православной полезное, и не только распознавать, но и совершать, чтобы не увлекаться и не прилепляться к пустому. Прилежно молим Тя, Иисус: Ты его днесь просвети, и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави, и на путь спасения направи…
Дождавшись конца молитвы, Михаил Федорович поднялся с трона, спустился по ступеням в зал, принял от князя Оболенского желтую шелковую ленту.
– Сперва всех надобно обойти, опосля выбрать, – негромко напомнил государю святитель. – Не обижай никого, их путь к тебе был тяжким.
– Я знаю, отец, – так же тихо ответил правитель всея Руси и направился к красавицам.
Медленно, шаг за шагом двинулся между рядами, останавливаясь перед каждой и заглядывая в глаза.
В памяти тут же всплыли карий взгляд Марии и ее смущенная улыбка, ее манящие губы и частое дыхание… И сердце Михаила остро защемило тоской и настоящей, острой болью.
Марии здесь не было…
Ее больше не было рядом с ним и никогда не будет…
Его любимой, желанной, единственной…
– Мария, Мария… Как же ты там, любая моя? – еле слышно прошептал царь всея Руси. – Почему же судьба наша оказалась столь жестока против нас?
Он в задумчивости вернулся обратно к трону, встал перед ним, смотря прямо перед собой.
– Княжна Пелагея… Левая, самая левая, – подобравшись ближе, зашептала сбоку инокиня Марфа. – Смотри, худородку какую опять не схвати!
Государь резко повернулся. Посмотрел на свою мать. Попятился на несколько шагов, крутанулся на пятках, пошел на собравшихся князей, быстро их всех растолкал, схватил одну из сторожащих вещи холопок, вытащил вперед, намотал обручальную ленту ей на руку и поднял высоко над головой:
– Сию девицу в жены себе выбираю! Смотрите все и запоминайте! Она отныне моя невеста и царица ваша грядущая!
Толпа знати оглушительно охнула. Монашка побелела:
– Ты с ума сошел, простолюдинку на трон?!
– Кто тут есть? – покрутил головой Михаил, указал пальцем на князя Горчакова. – Тебе избранницу свою поручаю, Семен Аркадьевич! В терем верхний ее проводи, стражу крепкую поставь и никого даже близко не подпускай! Ни монахов, ни родичей, ни подруг! Будь они хоть даже царской крови! Со своих рук корми, за слугами лично ходи, днем и ночью сторожи! За жизнь и здоровье ее головой отныне отвечаешь!
– Не бывать такому! Не позволю! – крикнула инокиня Марфа.
– Только попробуй, мама! – бросив невесту, подошел к ней вплотную царь всея Руси. – Истинно тогда побираться к схизматикам отправишься!
Он резко передернул плечами и вышел из золотой залы прочь.
– А ты чего молчишь, Федор?! – повернулась к мужу монашка.
– А ты, Марфа, нечто еще десять лет собралась за невесту спорить? – мрачно ответил патриарх. – Хватит, один раз ты уже взяла Мишину свадьбу в свои руки. Державе нужен наследник, а нашему сыну – жена. Коли таковую избрал, на то, стало быть, Божья воля!
Святитель обогнул застывшую инокиню, приблизился к холопке:
– Как твое имя, девица?
Несчастная, внезапно оказавшаяся в самом центре событий, под сотнями глаз, сглотнула, торопливо перекрестилась и низко поклонилась патриарху.
– Сие есть Евдокия Стрешнева, из мещовских бояр! – внезапно вскинул руку князь Волконский. – По отцу Лукьяновна, мне племянница!
Григорий Константинович протиснулся вперед, встал рядом с девицей и добавил:
– Дочери моей подруга.
– Что ты сказываешь, княже? – повернулась к нему холопка.
– Молчи и слушайся, – сквозь зубы быстро выдохнул ей в ухо князь Волконский. – Не то сожрут.
– Отойди от нее! – вытянул руку князь Горчаков и угрожающе поднял посох.
– Государь, дозволь мне возле племянницы оставаться! – торопливо поклонился патриарху Филарету Григорий Константинович и еле заметно ткнул девицу локтем: – Проси!
– Дозволь… Дядюшке… – растерянно пробормотала Евдокия.
– Я же за нее пред отцом отвечаю! – громко объявил князь Волконский, приложил ладонь к груди и искренне добавил: – Головой ручаюсь!
– Ну, слава Богу! – с огромным облегчением перекрестились многие из собравшихся. – Стало быть, девка не простолюдинка, княжья родственница.
– Слава Богу, из княгинь, – осенил себя крестным знамением патриарх Филарет. – Уберег Господь от позора.
– Молчи, Авдотья, и без моего совета ни в чем не признавайся… – тем временем шептал Григорий Константинович рядом с ухом своей холопки. – Тогда ты станешь царицей, а я царским дядюшкой. А проболтаешься, висеть тебе, милая, на дыбе за самозванство.
– Но ведь я ничего не сделала, княже! – испуганно сглотнула Евдокия.
– Какая разница? – саркастически скривился Григорий Константинович. – Кого ты думаешь, за царский каприз виновной назначат? Самого государя? Называй меня дядей и держи язык за зубами. Может статься, еще и повезет. Главное, молчи!
– Где твой отец, раба Божья Евдокия? – спросил девицу патриарх.
– Я его извещу! – торопливо ответил князь Волконский.
– Коли так… – Патриарх Филарет посмотрел на дверь, за которой уже скрылся его сын. – Коли так, ведите девицу в терем. Обручение послезавтра в Успенском соборе проведем. А венчание, когда ее родители приедут.
– Я привезу их самолично, святитель! – поклонился Григорий Константинович патриарху. – Хочу сам доставить родичам столь радостную весть!
1 апреля 1626 года
Поле возле города Мещовска
Весна выдалась неожиданно теплой, и березовые почки набухли еще в конце марта. А первые листья на березах, известное дело, к тому, что время поднимать пашню. Посему еще затемно Лука вывел из хлева свою караковую – коричневую с черными ногами – кобылку и отправился с нею за овраг, неся соху со сверкающим, хорошо наточенным насошником на плече. К рассвету он добрался до ровной поляны – вернее, до старого поля, уже два года простоявшего под паром, завел кобылу в упряжь и вонзил соху во влажную землю. Встал на колени, наклонился, поцеловал пожухлую прошлогоднюю траву, встал и размашисто перекрестился.
– Триглава, кормилица, смилуйся, не оставь без хлеба насущного… – Крестьянин тряхнул вожжами и навалился на рукояти сохи. – Ну, с Богом! Н-но, пошла!
До полудня Лука успел взрыхлить почти две трети поля за березняком. Примерно в это время на пашню и прискакал по-походному одетый князь в сопровождении четырех крепких холопов в стеганых халатах, беличьих шапках и меховых шароварах, с саблями на боках и щитами на луках седла.
– Бог в помощь, Лука! – натянул
