— В велий упадок установление конклавов приходит, коли их превращают в ординарную ассамблею с женщинами… — говорил он Меншикову, который тоже явился сюда.
Но Меншиков был иного мнения и не согласился с ним.
Ждали государя, который долго не ехал.
Гости, гурьбою ходя по комнатам, осматривали новое помещение Зотова, недавно лишь отстроенный и отделанный дом, подаренный ему Петром.
В то время город отстраивался с изумительной быстротой, и иностранцы, прибывавшие в Петербург, уже изумлялись общему его красивому виду. Так, например, поражал своей длиной и шириною Невский проспект — длинная аллея, обсаженная деревьями, вымощенная камнями, с рощицами и полянками по бокам. Проложили ту улицу пленные шведы и каждую субботу тщательно чистили ее. Но капитальных, основательных построек в городе было мало: адмиралтейство, летний дворец у Летнего сада, почтовый двор, биржа, дом Меншикова на Васильевском острове; все же остальные частные дома строились на живую руку, кое-как, и уже совершенно не по климату: потолки протекали даже в домах знатных людей, и часто за обедом с потолка начинался обильный дождь, охлаждавший разгоряченных возлияниями гостей.
Таков был и новый дом Зотова. Но хозяин очень любил его и гордился им как царским «преславным» подарком.
В течение дня, предшествовавшего помолвке «всешутейшего», царь отдал несколько новых распоряжений относительно назначенного вечером конклава. Он распорядился, чтобы все приглашенные явились кто в польском, кто в гишпанском, кто в старонемецком, кто в турецком платьях; для этого он приказал через курьеров оповестить всех званых особыми повестками: — «Позвать вежливо, особливым штилем, не торопясь, того, кто фамилией своею гораздо старее черта». — Другому кому он прислал иную повестку: — «Того бы не забыть, кто пятнадцать дней чижика приискивал, да не сыскал; не знаю и того, может ли он и то сыскать, куда он устремляется и куда гости призываются и торжественно приготовляется».
Меншиков явился еще раз к царю после своего доноса, но не был принят.
Царь спешно составлял пригласительные повестки, и князь понял, что этой невинной забавой хочет затушить свое душевное волнение, свою сердечную печаль.
В несколько тревожном настроении духа бродил Ментиков по залам зотовского дома и рассеянно отвечал на обращаемые к нему вопросы.
Среди присутствующих был и вновь прибывший в столицу Телепнев с Натальей Глебовной, давно уже вышедшей за него замуж. Телепнев приехал хлопотать о своих делах по вотчине и получил утром еще — очевидно, тотчас после разговора царя с Меншиковым— приглашение на вечер: царь узнал накануне от Зотова, что Телепнев жил одно время в усадьбе у Стрешнева.
Наталья Глебовна очень изменилась с тех пор: она пополнела, приобрела хороший свежий румянец, и глаза ее уже не выражали какой-то забитости, испуганности и робкой покорности судьбе, а светились довольным, радостным чувством любви к тому, кого она с детства любила и с кем разлучила ее в молодости злая судьба.
Наконец явился царь.
Он был в своем излюбленном батальном наряде: в зеленом кафтане с небольшими красными отворотами; на ногах зеленые чулки и старые изношенные башмаки; в правой руке палка, под мышкой старая шляпа.
Он был весел, но лицо его судорожно подергивалось, и он искал кого-то глазами.
Подозвав к себе Зотова, император тихо спросил его:
— А Гамонтовой нету?
— Она в другой комнате, жалуется на недужество.
— Скоро мы ее вылечим… — загадочно сказал царь. — Позови-ка мне Телепнева.
Когда Телепнев подошел к нему, царь спросил его:
— Знаешь ли ты некую Марью Даниловну Гамонтову?
Телепнев вздрогнул.
— О, государь, — воскликнул он. — С сею Марьею Даниловной Гамонтовой, сиречь Гамильтон, привел меня случай встретиться в усадьбе покойного Никиты Тихоныча, и самая смерть его…
— Добро, — прервал его царь. — Ты сядешь за столом насупротив нее, а до стола сделай так, чтобы она тебя не видела.
Зал, наполненный гостями, имел очень красивый вид благодаря пестроте костюмов, в которые облеклись гости.
Пир начался по обычной программе. Среди говора и шума князь-папа принимал поздравления с помолвкой и пил, как бездонная бочка, от чего глаза его усиленно слезились и мигали.
Наконец после миновеи и прочих танцев, в которых Марья Даниловна не принимала никакого участия по нездоровью, все направились к столу.
Она хотела уехать, но царь настиг ее в отдаленной комнате и не допустил этого.
— Машенька, — сказал он ей, глядя на нее с затаенным сожалением, — я не узнаю тебя ныне. Краска сошла с лица твоего и губы побледнели.
— Я уже сказала тебе, что мне недужится.
— До сей поры?
— До сей поры, государь, — сухо ответила она.
— А жаль, поелику непременно настоит тебе еще отбыть стол.
Но она взмолилась:
— Не неволь меня, государь, того не можно мне сделать.
— Я не пущу тебя, — твердо проговорил он. — Принудь себя. Без тебя мне и пир не в радость.
Она знала его упрямый характер и знала, что бесполезно сопротивляться далее.
— Хорошо, — сказала она, резко передернув плечами. — Пусть будет так, коли иначе быть не может.
Он повел ее к столу.
Садясь на свое место, по левую от Петра руку, она подняла глаза и так вздрогнула, что все обратили на нее внимание.
С самого прибытия на вечер она отыскивала Телепнева, но, не видя его среди гостей, решила, что его не будет, и мало-помалу успокоилась.
И вот он сидит теперь перед Марьей Даниловной, вместе с ее бывшей «хозяйкой», Натальей Глебовной…
Смертельная бледность покрыла ее лицо, и, шатаясь, опустилась она на скамью.
Лицо царя перекосилось.
Если он и таил до сих пор долю сомнений относительно ее виновности, то теперь эти сомнения рассеялись.
— Что с тобою? — насмешливо спросил он. — Все от недуга или ты так испугалась Телепнева?
— Чего мне его бояться, — оправившись несколько, тихо ответила она.
— И я думаю, нечего. Мужчина он не страшный, а даже, наоборот того, с лица зело красивый. И жена его зело прекрасна.
Телепнев и Наталья Глебовна поздоровались с ней издали наклонением головы; она ответила им, но не смела взглянуть им в глаза и сидела ни жива ни мертва.
Пир продолжался.
Ели исправно, пили еще больше…
Царь, по-видимому, был в духе.
Первая часть ужина прошла, как проходила всегда — в смехе, шутках, болтовне. Никогда еще Петр не был так оживлен и внимательно любезен к
