— А по-моему, — закончил свой рассказ мцхетинец, — самое лучшее будет, если мы вернемся в Кахетию и уговорим царя собрать имеретинский, дадьянский, гуриельский, гурийский и другие соседние народы и подняться всем нам на шаха Абаса своими силами.
Князь Джавахов, все время молча и внимательно слушавший речь мцхетинца, тяжко вздохнул.
— Ты хорошо говоришь, князь Зичианов, — сказал он, — и все правдиво сказал, но ты забыл, что все соседи мирной Грузии перессорились между собой и никогда не могут действовать согласно. И вот почему из могущественного когда-то царства мы делаемся ничтожными подданными другого царя, чуждого нам по крови и обычаям!
Безысходной печалью веяло от слов старого славного служаки, и слезы грусти блеснули в его глазах.
Царевич Николай слушал речи стариков с нахмуренным челом. Воспитанный в любви и почтении ко всем старшим, он не мог громко возражать на их речи, но в душе ему было больно слушать осуждение действий любимого дедушки, которого он со свойственным детям обожанием считал безупречным.
Леон слушал прения стариков рассеянно. Он уже давно привык к этим речам, к их безрезультатным словам и легкомысленным мечтам. Ему сделалось скучно, и он стал думать о девушке, виденной им утром в окне.
— Теймураз предлагал своего старшего внука Иосафа в шурины Алексею Михайловичу, — произнес между тем князь Зичианов, — но, видно, такое родство царю не нравится. А чем? Разве цари грузинские ниже царя московского родом?
— Царь Баграт еще во втором веке пришел царить в Грузию, когда Русь еще и не существовала!
— Зато теперь московский царь могуч, — возразил Джавахов, — а Грузия ничтожна! Родниться с нею какая честь?
— А сколько богатств в Грузии, какая у нас плодородная земля! — возразил Зичианов. — Разве есть на Руси что-нибудь похожее на нее? И отказываться от такой страны!..
— Они все равно не сумеют обращаться с нашей землей, не сумеют добыть из нее богатств, — заметил Джавахов. — Так ты говоришь, — обратился он к приехавшему, — наш царь собирается в Москву?
— Да. Ему у царя Александра тяжело, скуден он всем, а в свое государство ехать не смеет: там неприятель.
— А бабушка тоже с ним? — спросил царевич.
— И царица с внуком и внучкою, и всего человек с триста людей.
— А зачем царь едет сюда? — спросила царевна.
— Хочет служить великому царю московскому.
Бледные щеки царевны вспыхнули, и ее губы дрожали, когда она заговорила.
— Служить? Царь грузинский будет служить!
— Это так, царевна, по-русскому говорится, — объяснил Джавахов. — А поистине он в союзники к нему просится.
— На что такой союзник нужен московскому царю? — с горечью произнесла царевна, но ей никто не ответил.
Уже давно лучшие умы Грузии сознавали, что их царству настал видимый конец; вопрос был только во времени и в том еще, кто именно наложит на него руки. Очевидно, московское государство, гигантскими скачками поднимавшееся в своем могуществе, не торопится воспользоваться своим преимуществом и не желает налагать на Грузию свою тяжелую длань; кто знает, не раскается ли оно со временем в своем надменном пренебрежении?
Теперь грузин угнетала одна забота, чтобы персы или турки, убедившись, что Грузия не в силах защищать себя, не поделили ее между собой или просто не забрали ее в свою власть и не обасурманили грузин, обратив их в магометанскую веру.
— Мы столько уже живем в Москве, а ничего для родины не сделали, — проговорил Орбелиани.
— Что же нам делать? — спросила царевна.
— Нам — мало что делать, потому что мы только умеем владеть оружием, а ты, царевна, — женщина… А женщина может все сделать! Подружись с царицей, с царевнами, с этой всевластной боярыней…
Царевна невольно вздрогнула при воспоминании о надменной царской любимице.
— Я знакома с ними, — тихо возразила она.
— Этого мало. Сделайся для царицы тем же, что эта боярыня.
— Разве я могу? — гордо спросила царевна, вспыхнув вся. — Разве я могу стать холопкой?
— Ты не так поняла меня, царевна, — сказал Орбелиани. — Я не советую своей царевне поступать, как не подходит ее сану. Но дружба с русской царицей не зазорна грузинской царевне…
— Позвольте мне слово молвить, — вмешался наконец все время молчавший Леон.
Отец, сдвинув сурово брови, глянул на него. С некоторых пор он был сильно вооружен против сына. До него стали доходить слухи, что Леон слишком часто бывает у боярыни Хитрово, что его занятия с царевичем идут вяло, что он потакает во всем мальчику. Но главное, что сердило старика, — так это таинственное приключение с кинжалом; он чувствовал, что тут что-то произошло, о чем сын не хочет сказать ему, и эта-то скрытность сильно раздражала князя.
— Ну, что ты можешь сказать? — спросил он, недружелюбно посмотрев на Леона.
Последний смешался от такого явного пренебрежения со стороны отца, тем более что отлично понимал причину такового и сознавал, что старик имеет основание сердиться и замолчал на полуслове.
— Говори, коли начал, — одобрил его князь Орбелиани. — Всякий совет не лишен.
— Я пригляделся к здешним обычаям… — неуверенно начал Леон. — И кажется мне, что надо бы подкупить кое-кого из бояр.
Старики с недоумением посмотрели на молодого человека, а его отец махнул рукой и, усмехнувшись, промолвил:
— Ну, что же я говорил? Что может он сказать толкового? Совсем с пути сбился молодец!
Леон вспыхнул, хотел резко возразить отцу, но вовремя удержался и только до крови закусил губы.
За него неожиданно вступилась царевна.
— Князь Леон прав, — тихо проговорила она. — Я тоже думаю, что давно следовало сделать подарки кое-кому из бояр.
— Подкуп бояр? — Это опасный шаг! — проговорил кто-то осторожный…
— Да и кого подкупать? — спросил Джавахов.
— Милославского лучше всего, — ответил Леон. — Он принимает подарки и пользуется большим влиянием при царе.
— Ой уж мне этот советник! — покачал головой Вахтанг Джавахов. — Введет он нас в беду!
— Мое дело сказать, а ваше принять или отвергнуть совет, — задетый за живое, ответил Леон.
Старики стали совещаться, а князь Вахтанг подошел к сыну и сурово спросил его:
— Где твой кинжал?
— Ведь я уже сказал тебе, отец!
— Ты солгал и должен сказать мне теперь правду. Сейчас говори! Слышишь? Я хочу знать!
Старый князь был страшен в гневе, и сын совсем растерялся, зная, что последует, когда отец узнает, что кинжал потерян.
Но между отцом и сыном вдруг встал царевич.
— Не сердись, князь Вахтанг, — проговорил мальчик. — Леон не виноват! Хочешь, я тебе скажу, что сталось с его кинжалом? Но только отойдем
