Некоторое время в комнате царило принужденное молчание. За окном слышалось ненавязчивое чириканье воробьев, прыгающих по веткам растущих подле дома деревьев. Потом птичьи голоса перекрыл скрип полозьев проехавшей по улице повозки, заслонившей на время прямые лучи заходящего солнца, озарявшие комнату золотистым сиянием. В преддверии надвигающегося вечера таилась своя особенная прелесть: словно весь мир переходил из одного состояния в другое, более таинственное, и явь уходила вместе с дневным светом, забирая с собой все только что произошедшее. И при этом все люди и окружающие их предметы переезжали в иной мир, в другое пространство, где привычные законы прошедшего дня уже не действовали, и они вступали на порог царства тьмы с новыми чувствами и совсем иными личными качествами, оставляя все пережитое где-то позади себя. А назавтра, как только явится солнечный свет, прошлые события будут казаться им и вовсе нереальными, а в чем-то даже смешными и нелепыми.
Так и сейчас Мировичу казалось, что его встреча с Катенькой Воронцовой навечно запечатлелась в непрерывно утекающем куда-то времени, словно слепленная умелым мастером восковая скульптура. Через мгновение с угасанием дня ее вынесут в соседнюю комнату, а потом и вовсе спрячут в темный чулан, где она станет жить собственной жизнью, а потом и вовсе будет навечно забыта и исчезнет из памяти, как все случившееся ранее.
И девушка, завороженная постепенно вторгающимися в комнату тихими зимними сумерками, сидела напротив него неподвижно, тоже думая о чем-то своем, не отрывая глаз от зимнего узора на заледенелом окне.
Наконец Василий первым решился нарушить затянувшееся молчание, опасаясь, как бы Воронцова не собралась уходить, посчитав, что он устал от разговора и ему пора лечь в кровать:
– Весьма благодарен вам, что решились навестить меня, – начал он, внимательно разглядывая сидевшую напротив него юную графиню. – Все думаю, как мне повезло, что судьба наградила меня знакомством с вами.
– Вы уж скажете! – Легкий румянец покрыл смуглые щечки графини. – Но я здесь не только по своей воле, – пояснила она. – Меня попросила побывать у вас и справиться о вашем самочувствии одна особа, чье имя называть не смею.
– Неужели? – усмехнулся весело Мирович. – Но мне достаточно одного намека, и я уже счастлив. Так и передайте той, кто направил вас.
– Хорошо, – согласилась Воронцова, – передам.
Они чуть помолчали. Осторожно вошла Федотовна, внесла зажженную свечу, поставила ее на столик и, ни слова не сказав, вышла. Катерина Романовна проводила ее глазами и осторожно спросила:
– Верно, утомили мы вас своими разговорами? И мне пора уходить…
– Ничуть, – живо откликнулся Мирович. – Скорее, наоборот, поддержали меня, а то вот так лежать, ощущая себя никому ненужным, забытым… А вокруг жизнь кипит, что-то происходит.
– Ничего, еще набегаетесь и накипятитесь, – улыбнулась графиня. – Всему свой черед. Так я пойду?
– Не смею удерживать, но дайте слово, что вновь навестите меня. Дайте мне слово! Прямо сейчас…
– Что за глупости! – вспыхнула Воронцова. – Я, кажется, дала понять, что пришла к вам по просьбе человека, которому не могу отказать. Я и так подвергаю опасности свое имя, и если в обществе узнают о моем визите, то можете себе представить, какие пойдут измышления и разговоры.
– За что вы так заставляете меня страдать? – довольно театрально приложил руку к груди Мирович. – Только луч надежды вспыхнул в моем сердце, как вы уже гасите его.
– Не знаю, о чем вы, право, – слегка поморщилась Воронцова. – Я никаких надежд вам не давала и в дальнейшем подавать не желаю. Впрочем, если меня вновь попросят, то, разумеется, отказать я не посмею.
– О чем попросят?
– Навестить вас, разумеется.
– Значит, я могу надеяться? – возвысил голос Василий, понимая, насколько жалко и смешно он сейчас выглядит, умоляя девушку посетить его в следующий раз.
– Вам вредно волноваться, – вместо ответа произнесла с легкой иронией Воронцова. – Прощайте и скорее поправляйтесь. Может быть, вы будете удостоены встречи… Впрочем, зачем я это вам говорю… То не моего ума дело. Прощайте, сударь, – еще раз повторила она, взявшись за ручку двери.
– Я буду ждать, – одними губами выдохнул Мирович, неотрывно глядя ей вслед, а как только закрылась дверь, откинулся на подушку и закрыл глаза, блаженно улыбаясь.
«Она придет, непременно придет», – шептал он, засыпая, и будущее вдруг представилось ему столь прекрасным и замечательным, что в сознании его заиграла, засветилась многоцветная радуга, под которой по зеленой траве шла она, великая княгиня Екатерина Алексеевна.
Несколько дней Екатерины Романовны не было, и Василий Яковлевич вздрагивал от малейшего шума со стороны прихожей, приподнимался на кровати в ожидании, но… то были или гости к хозяевам, или посыльные из магазинов. И он вновь, горя нетерпением, откидывался на подушку, закрывал глаза и скрежетал зубами, проклиная Воронцову, себя и весь белый свет. Иван Перфильевич наведывался изредка с неизменной учтивостью и, как казалось Мировичу, с равнодушием интересовался самочувствием, пересказывал новые великосветские сплетни и через несколько минут уходил, ссылаясь на срочные дела.
Раз в день приходил доктор, плешивый добродушный толстяк «из поповичей», как он признался сам, учившийся некоторое время за границей, постигая там азы медицинской премудрости. Он щупал пульс, требовал показать язык, осматривал рану, в чем ему помогала неизменная Федотовна, которая два раза в день самостоятельно меняла повязку на груди Мировича.
После осмотра доктор некоторое время оставался при больном, куда ему приносили чашку чая и пирожное. Он болтал на незначительные темы с Василием, расспрашивал о летней кампании и, наконец, пыхтя, удалялся. Зато Федотовна ухаживала за ним, как за собственным сыном, стараясь предупредить малейшее его желание, и даже как-то раз попыталась попенять Елагину, что тот редко навещает больного. Мирович сконфузился, а Елагин ничего на то не сказал, но по сдвинутым к переносице бровям было понятно, что он тяготится присутствием постороннего человека в доме.
Василий начал было подумывать, не попросить ли Елагина подыскать для него какую-нибудь чистенькую квартирку, куда бы он мог перебраться, но в один из вечеров к нему наведался отец Ивана Перфильевича, отставной действительный статский советник, служивший некогда по почтовому ведомству. Он пробыл около получаса, но дал понять, что Мирович их ничуть не стесняет, а на сына обижаться нечего, поскольку он часто бывает невнимателен к людям, в том числе и к своим близким. Сейчас же, когда все в преддверии великой смуты, как он выразился, у Ванюшки столько забот в коллегии, где он служит, что и в общении с ними, родителями, он отделывается лишь дежурными фразами и все куда-то спешит, летит, мчится.
Извинился старый Елагин и за жену, что она не спустилась ни разу к больному из-за больных ног, переносимая исключительно двумя лакеями в плетеном кресле. «Да вам, батюшка, нас, стариков, слушать и не к
