Я вполне сознательно, во всеоружии критической мысли встречаю переход этого «нормального» состояния в мое обычное — состояние помешательства.
Прежде всего, я начинаю чувствовать в себе присутствие чьей-то посторонней воли, которая бродит во мне, как молодое вино, щекочет мои нервы, побуждая их на неожиданные эксцессы. Первое время это даже доставляет удовольствие. Хочется кричать, танцевать, строить потешные рожи… Затем начинаются муки. О, этот огонь неудовлетворенного чувства! С пеной у рта, бешено вращая глазами, я стучу кулаками в стену, я кричу до хрипоты, чтобы слышал весь мир, но стены не пропускают звуков.
Бешенство мое растет. Все силы ада кричат в моей душе. Каждый атом моего тела трепещет и сгорает от неизбывной муки… И тогда ко мне приходит она.
Глава 2Когда я решил убить ее, мне пришла в голову мысль симулировать сумасшествие. На помощь явилась наследственность. Я вспомнил, что мать моя — истеричка, а отец — алкоголик, что один из моих кузенов идиот, а другой окончил жизнь самоубийством. «Великолепно, — сказал я. — Все складывается весьма благоприятно для моей цели. Я — сумасшедший. — Я невменяем. Меня не приговорят, как обыкновенного убийцу».
И я стал притворяться. Притворяться! Я не знал, что носил в себе зародыш настоящего безумия.
Однажды за обедом, на котором присутствовало много гостей, я сказал моей жене, что она похожа на мокрицу. Перед этим я говорил с одним солидным упитанным господином о внешней политике. Я видел, что все переглянулись. «Ага, — обрадовался я, — клюнуло! Скоро я буду иметь возможность задушить вот этими руками существо, которое называется моей женой и которое всегда напоминало мне кошку». Вы знаете, что кошку приятно мучить? Приятно душить эту гибкую отвратительную гадину, чувствовать, что тело ее извивается в ваших руках, тщетно стараясь избежать смерти.
Есть женщины, похожие на кошек, и моя жена была кошка, настоящая кошка с фальшивыми глазами, в которых всегда тлело томление похоти. Я дрожу. Я снова переживаю тот незабвенный чудесный момент.
Несколько случаев, подобных вышеописанному, создали мне репутацию «ненормального». Жена начала избегать меня, приняв постное выражение оскорбленной невинности. Родственники стали поговаривать о том, чтобы засадить меня в больницу. Все это подхлестывало мою злобу, мою жажду мести. Я неоднократно, сидя один в кабинете, приходил в безумный восторг от одного предвкушения мести. Я начинал громко смеяться и делать гримасы. «Теперь, — думал я, — меня примут за сумасшедшего. Я спокоен за себя. Способность симуляции — это особенность тонкого интеллекта. Бедные убийцы, которые, убив, прячутся, а будучи пойманы, с, тупой покорностью идут на виселицу!»
И вот настал, наконец, момент. Я пришел к ней ночью в спальню. Она лежала передо мной, раскинув белые пухлые руки, сбросив с себя во сне одеяло и обнажив здоровое, пышное тело, созданное для похоти и страсти. Я невольно залюбовался ею. Она была прекрасна, как объект для мучений. Бешеный восторг охватил меня и я, трепеща от счастья и ненависти, уносимый могучим потоком чувств, сдавил ее белую, нежную, как пух, шею, сдавил судорожно, вложив в это движение всю душу и все силы. Явись ко мне в этот момент смерть, я сказал бы:
— Ты пришла вовремя: мне ничего больше не нужно. Я счастлив!
Я душил ее, и чем больше содрогалось ее тело, тем ярче и горячее было мое счастье, счастье ненависти и мести. Океан наслаждения поглотил меня и, когда я очнулся, она была мертвой.
Я в доме умалишенных. Я отдаю себе отчет в своем поступке и ничуть не раскаиваюсь, и ни одно угрызение совести не тревожит моей души, ибо за моей спиной стоит великолепный адвокат — наследственность. Иногда ко мне приходит она. Тогда меня охватывает сожаление о том, что я не могу задушить ее вторично.
Валентин Франчич
МЕСТЬ
Директор сыскной полиции Арман Болье сидел в своем кабинете, просматривая деловые бумаги.
Сегодня он был в каком-то особенно плохом настроении. Тени мрачных предчувствий длинной вереницей ползли в его сознании, и от этого все казалось бесцветным и ненужным: и скучные деловые бумаги на письменном столе, и солнечный, весенний день, глядевший в окно и звучавший бесчисленными невнятными голосами пробуждающейся жизни.
Несколько раз он оставлял в покое различные «донесения» и смотрел в окно на синее небо, на молодые, опушенные зеленью деревья.
Резкий звонок телефона заставил его вздрогнуть.
— Я слушаю…
— Говорит Шапюи. Сегиль арестован и через несколько минут будет доставлен в сыскное.
— Где вы арестовали его?
— В кафе «Жерар». Приказаний пока никаких?
— Пока никаких.
Болье повесил трубку и, встав, начал ходить взад и вперед по кабинету.
— Наконец-то пойман! Сколько усилий, сколько хитростей было потрачено агентами на поимку этого важного преступника!..
Сам министр юстиции неоднократно справлялся у него о судьбе розысков. Превосходно!
Вошедший в кабинет дежурный чиновник доложил, что преступник в антропометрическом кабинете.
Болье прошел коридор и вступил в комнату, где на стенах висели оттиски, стояли различные приборы для измерения, и увидел высокого, элегантно одетого господина, спокойно, почти презрительно смотревшего на полицейских. Сегиль был решительно красив. Его овальное, обрамленное черной бородой лицо выражало большой ум и твердую, стальную волю.
— Обыщите, — приказал Болье.
Двое агентов поспешно принялись за дело, и через две-три минуты он с интересом рассматривал отобранные вещи.
Бумажник был туго набит кредитными билетами; только в одном отделении нашлись два письма. Болье быстро пробежал первое, и выражение удивления появилось на его лице. Странно! Кого напоминает почерк? Затем эти слова: «Арман уехал… Буду одна… твоя Симона». Странное совпадение.
Болье отложил первое и взял второе.
Из сложенного надвое почтового листка выпала фотографическая карточка молодой красивой женщины. Холодный пот выступил на его лбу: в молодой женщине он узнал свою жену — Симону. В следующий момент, вполне овладев собой, Болье отдал распоряжение о водворении Сегиля в камеру предварительного заключения и, вернувшись в кабинет, сообщил по телефону судебному следователю.
— Послушай, Симона, — говорил
