Когда зачитали постановление от 23 октября 1934 г.: «Обратить внимание председателя Черниговского РИКа тов. Потопяк на отсутствие классовой бдительности и отсутствие тщательной проверки состава сельсоветов, благодаря чему в Черниговский Совет пролезли чуждые элементы.
…Обязать тов. Потопяк в пятидневный срок провести обследование работы в составе Черниговского сельсовета через собрание избирателей, отвести из состава сельсовета пролезших чудаков (Буйвол, Монастырный)…»
Потопяк облегченно вздохнул, а взглянув на Сумарева, физически ощутил, как тот заскрипел зубами от злости.
Потопяк не знал, что это только начало…
Выйдя с заседания Сумарев, никого не дожидаясь, пошагал к своему дому, к своему одиночеству. По дороге он вспоминал прошлое, Антоновку, Ксению, проклятого Ваньку Потопяка, муштру на Русском острове.
Солдата из него так и не получилось. Он, используя особенности своего льстивого характера, сумел пристроиться писарем в штабе, где и просидел до самого 1917 года. В Антоновку он так и не вернулся. Добравшись до Уссурийска, Сумарев пригрелся под боком у какой-то вдовушки. Вступив в ВКП(б), ушел от нее, найдя хлебную должность в Уссурийском управлении сельского хозяйства.
Он часто разъезжал по селам Уссурийской области, и однажды в Черниговке увидел Ксению с Иваном и детьми, направлявшимися к кому-то в гости. Они скользнули по нему равнодушным взглядом, не узнали – с последней встречи промелькнули уже лет двадцать – и прошли мимо, беседуя о чем-то своем.
Когда прошла первая оторопь, Сумарев позеленел от злости: «Подожди, Ванька, ты еще вспомнишь меня. А ты, Ксенька, у меня в ногах ползать будешь!» С той поры у него была одна только цель – мстить, и мстить жестоко.
Через несколько дней в областной газете «Коммунар» была перепечатана заметка из многотиражки «Черниговский колхозник», но уже под заголовком «Обанкротившиеся руководители» и за подписью никому не известной Алтайской.
На следующий день после выхода в свет газеты «Коммунар» состоялось закрытое собрание первичной партийной организации Черниговского райисполкома.
Партийцы старались не встречаться взглядами с Потопяком и, не здороваясь с ним, молча протискивались к плотно расставленным скамейкам. Не было ни приветственных шуток, ни обычного в таких случаях шума-гама. Еще бы! Рассматривалось персональное дело председателя РИКа, обвиняемого в пособничестве врагам народа, хотя в повестке дня стояла формулировка «О заметке, помещенной в газете “Коммунар” за 28 сентября 1937 года».
Председателем собрания был избран Ефим Пащук, секретарем Григорий Хривков.
Иван Федорович сидел, нахмурившись, ни на кого не глядя, крепко сжимая и разжимая пальцы рук. Лицо его осунулось, под глазами залегли темные круги – свидетели бессонной ночи.
Иван Пащук, откашлявшись, обвел присутствующих строгим взглядом:
– Ну что, начнем, товарищи. – И продолжил:
– Слово предоставляется товарищу Потопяк.
Потопяк встал и стараясь скрыть волнение, заговорил:
– Меня обвиняют во вредительстве, в развале колхоза и пособничестве врагам народа. Я принимаю на себя немалую долю вины за последствия вредительства врага народа Золотаря, бывшего директора МТС, я виноват в том, что не проявил достаточно бдительности к этому двурушнику. О Золотаре я знал еще раньше по работе в Бочкаревском районе. Вопрос о Золотаре разбирался в партийном порядке спецкомиссией, но принадлежность его к белым не установлена, и Золотарь был оставлен в рядах ВКП(б). Я не скрывал этого и говорил здесь уже, в райкоме при обмене партдокументов. Теперь ясно становится, что я благодаря притуплению классовой и политической бдительности не разоблачил врага народа Золотаря.
За развал колхоза ясно, тут виноваты мы все, в том числе и я. Мы должны нести большую ответственность за это. Правда, данный колхоз всегда работал у нас плохо, но в этом виноваты, в первую очередь, мы с вами, что плохо руководили. Об оздоровлении данного колхоза я ставил вопрос в райкоме перед товарищем Лариным и на пленуме райкома выступал и говорил, что колхоз буквально разваливается, что живет без устава сельхозартели.
Непосредственно моего участия во вредительстве, заявляю, не было, хотя ошибок и недочетов в работе было много. Выявленные враги народа обманывали партию и меня, прикрываясь недочетами в работе. У меня все, – закончил он.
– А как насчет социального положения? – раздался голос из зала. Иван Федорович коротко ответил:
– В 1910 году я переселился на Дальний Восток. Отец мой – батрак. В 1915 году я был призван в старую армию. В 1919 году мы бежали из плена через Румынию и Украину. До 1922 года работал в сельхозкооперации. В 1922–1924 годах работал в сельревкоме и сельсовете. В 1924 году вступил в ВКП(б), был послан на учебу в совпартшколу и по окончании ее до 1928 года состоял на партработе в аппарате райкома. Позднее был направлен в Тамбовский район заворгом. Последнее время до приезда в Черниговский район работал в Иманском районе. В 1930 году работал в Завитинском районе секретарем райкома. Жена из батрацкой семьи с одного места со мною.
Про себя он подумал: «Целая жизнь, а уложилась в несколько предложений».
– Больше вопросов нет? – спросил председатель.
– Вопросов не поступало, – ответил он сам себе, разрешил сесть Ивану Федоровичу и объявил: – Ну а теперь слово предоставляется товарищу Грищенко.
Грищенко встал к трибуне и заговорил:
– Прибыл на работу заведующим райзо в Черниговский район в августе 1934 года. До обмена партдокументов о Золотаре ничего не знал. В Хабаровске, будучи в командировке, Золотарь мне рассказал, за что у него во время чистки были отобраны партдокументы, там же узнал о том, что у него отец расстрелян красными партизанами. Связь у меня с Золотарем была только деловая, никакой другой с ним связи не было.
Чеманов и Хавкин из Крайзу восхваляли Золотаря, отзывались о нем, как о хорошем работнике. Чеманов говорил, что пусть Золотарь приезжает в любое время ко мне, я ему всегда дам отпуск и путевку на лечение. Об этом я не молчал, говорил Маслову и Терцу, я считаю, что связи у меня с Золотарем, кроме деловой, не было. Золотарю был создан большой авторитет. Все заявления Золотаря сваливались на наших работников, чтобы замаскировать свою вредительскую деятельность в сельском хозяйстве.
В отношении развала колхоза «1-е Мая» в Реттиховке виноваты мы все, вся наша парторганизация. Я сам, будучи в командировке в данном колхозе, привез материалы, но это все у нас в районе замяли, и ничего не было сделано. Больше я в этом колхозе не был. Я принимаю большую долю вины за развал колхоза потому, что будучи заведующим райзо не предпринял необходимых мер и не разоблачил непосредственных вредителей и пособников этого развала.
Животноводством я не занимался, а с животноводством у нас в районе, всем известно, неблагополучно, и не без вредительства. Связей у меня с Сандулом не было. Ошибок
